«У мужчин нет воли признать эту проблему» Депутат Госдумы Оксана Пушкина — один из авторов законопроекта о домашнем насилии, из-за него ей угрожают. Мы с ней поговорили

Госдума готовится принять закон о противодействии домашнему насилию — такие законопроекты вносились в парламент неоднократно, но раз за разом отправлялись на доработку. Новый документ писали при участии министерств, силовых ведомств, сенаторов и общественников, голосование по нему должно состояться до конца 2019 года. При этом законопроект критикуют консервативные движения и некоторые ведомства: например, в октябре Минюст заявил, что масштабы домашнего насилия в России преувеличены. В ноябре соавтор законопроекта, депутат Госдумы Оксана Пушкина рассказала об угрозах в свой адрес со стороны православного движения «Сорок сороков». Пушкина занимается темой домашнего насилия в России уже несколько лет. В интервью спецкору «Медузы» Саше Сулим она рассказала, о чем будет новый закон, почему проблему насилия больше нельзя игнорировать, а также об обвинениях в работе на Запад и о том, кто может стоять за этими обвинениями.

— 23 ноября в «Сокольниках» прошел митинг в защиту традиционных ценностей и против закона о профилактике семейно-бытового насилия. Накануне его проведения один из организаторов акции, лидер движения «Сорок сороков» Андрей Кормухин, обратился к вам и пригласил прийти в «Сокольники» и «выразить свою позицию». Вы почему решили туда не ходить и никак этим людям не отвечать?

— Потому что такие серьезные вопросы, как написание законопроекта, не решаются на улице; поэтому мы работаем, а они пусть митингуют. Я — человек цельный и организованный. Участвовать непонятно в чем не собираюсь.

Когда разговор со мной начинают фразой «вы иностранный агент», все, что произносят после, мне кажется неконструктивным. Да, я работала в Америке в начале 1990-х, но меня туда отправила страна. Я поехала туда от Ленинградского телевидения и снимала истории о популярных людях мира, в том числе и о россиянах, живущих за пределами родины. У меня был вид на жительство и на работу [в США]. Я сдала этот документ, согласно закону, как только решила баллотироваться в Госдуму. Так же, кстати, поступили мои коллеги по Думе — депутаты Ирина Роднина и Вячеслав Фетисов. Все подтверждающие документы — в ЦИКе. 

В последние годы я официальный представитель Госдумы по женскому предпринимательству во Всемирном банке в рамках G20. И член российской делегации в ПАСЕ. Это мои дополнительные официальные обязанности — защищать интересы России за рубежом.

Еще мне говорят: «Не лезьте в семью! Геи, лесбиянки захватили все вокруг». Слышать это мне невероятно странно, во-первых, потому что I am straight, во-вторых, сама формулировка «лезем в семью» как минимум некорректная. Законопроект не про это. Но я поддерживаю сторонников секс-просвещения, например, и поэтому являюсь попечителем «СПИД.Центра» и поддерживаю секс-просвещение.

— Какие еще претензии в свой адрес вы слышите?

— По нашей просьбе Санкт-Петербургский государственный университет исследовал тему домашнего насилия в нашей стране и проанализировал в том числе публикации в соцсетях. Выяснилось, что наши противники концентрируются в основном на трех темах: на том, что соавторы — «иноагенты», что мы поддерживаем ЛГБТ-сообщество и феминисток.

Я отлично понимаю, что за люди стоят за организацией всех этих митингов — среди них и ВИЧ-диссиденты, и антипрививочники. Есть и те, кто два года назад выступали против фильма «Матильда» под девизом «за традиционные ценности», цинично прикрываясь православием. Благодаря своему месту сегодняшней работы, журналистскому опыту и второму образованию по специальности «нацбезопасность» я вместе с коллегами из соответствующих структур смогла сопоставить некоторые факты и разглядеть в этом всем движении несколько протестных направлений, которые сплотились воедино. Теперь против законопроекта. Вывод: за всем этим движением стоят люди, у которых большие деньги, госконтракты и так далее — но нет статуса. За рубеж им ход закрыт санкциями. И метят они уже даже не только туда, где я сегодня работаю, но и выше.

Поэтому все, что сейчас происходит, — это демонстрация их силы. «Сорок сороков» — это один из ингредиентов этого неперевариваемого блюда. Это, скажем так, силовой блок. Есть движения, фонды, общественные организации. Это не просто смутьяны. Повторю, на мой взгляд, это хорошо организованная, серьезно финансируемая структура.

 — Эти люди — от власти или от больших капиталов?

— Фамилии я называть не могу. Скажу только, что здесь замешаны интересы олигархов и иных, скажем так, людей. Мой шеф [спикер Госдумы] Вячеслав Володин очень правильно сориентировал нас — депутатов — в самом начале работы: «Если у вас есть претензии, которые вы можете доказать, идите в суд. До этого момента не опускайтесь до личностей». Поэтому, будучи депутатом Госдумы, я собрала всю доказательную базу и отправила ее в Федеральную службу безопасности.

Точно так же мы сделали два года назад с Ириной Родниной, когда обратились в то же ведомство проверить на экстремизм действия движения «Сорок сороков» — они примкнули тогда к кампании вокруг фильма «Матильда» и действовали противозаконно.

— Люди, чьи фамилии вы не хотите назвать, действительно против закона о домашнем насилии — или они просто используют его как повод?

— Со стороны их заказчиков это демонстрация власти. Есть и самые обычные доверчивые, сердечные люди, которые подвластны этой мощной пропаганде против закона. Ничего конкретнее говорить я пока не хочу, это должны доказать те, к кому я обратилась с официальным депутатским запросом. Если они скажут, что никакого состава нет, — значит, я ошиблась.

Но даже бегло просмотрев подборку публикаций в прессе, которая началась сразу после того, как мы объявили, что рабочая группа под руководством Галины Кареловой начала работать, можно сделать выводы, какие издания подхватили и стали извращать суть законопроекта. Кто стоит за этими СМИ и кто, соответственно, их финансирует. А если вспомнить еще «Матильдагейт», «прививочныйгейт» и СПИД-диссидентов, то везде всплывает одно и то же прекрасное слово — «православие». Вот ведь какая беда.

— То есть православие — это всего лишь ширма, за которой они прячутся?

— Для некоторых — да. Но вера и православие к насилию не имеют никакого отношения. Я с уважением отношусь к любому вероисповеданию. И мне очень обидно, что «эти люди» прикрываются чистотой и искренностью веры.

Несколько дней назад нас начали атаковать с платформы CitizenGo. Нам на почту постоянно приходят письма с одним и тем же содержанием: против закона, против Пушкиной. То же самое происходит в Совете Федерации. Я понимаю, что этим людям важно попасть в топ новостей. Они нашли хедлайнера по фамилии Пушкина — очень крутая фамилия, и на Западе хорошо звучит.

Мне претит позиция «я не смотрел фильм, но уже против», или «я не читал закон, но выступаю против него». Я не хочу содействовать их попаданию в топ новостей, поэтому я не вступаю с ними в коммуникацию и не отвечаю на их приглашения поучаствовать в митингах. Вам нужен хедлайнер? Ищите среди своих! Пусть те, кто вам платит, выходят из тыла и начинают свои предвыборные кампании — они ведь хотят стать публичными политиками!

Вообще это очень опасная история, в которой мы все сейчас участвуем. Заигрывать с такого рода людьми, [как те,] кто организовал кампанию против законопроекта, позволить им проникнуть в Думу, другие органы власти и иметь там своих «последователей и агентов» очень рискованно. Радикализм, традиционализм, экстремизм — очень тонкая грань между всеми этими понятиями.

— У нас в стране все же есть некая монополия государства на кампании вроде той, что сейчас происходит вокруг закона о домашнем насилии. По крайней мере, чаще всего они связаны с людьми, которые аффилированы с какими-то госструктурами. Вы связываете организаторов митингов и тех, кто направил угрозы в ваш адрес и в адрес других авторов законопроекта?

— Митинги и угрозы — все же разные вещи. Угрозы поступили моим соавторам в соцсетях, и я сразу сказала, что их необходимо выводить в паблик. Этот урок я усвоила, еще когда проходила через историю с уколами и фактически судилась с мафией эстетической медицины. Меня тогда пытались купить, предлагали мне миллионы, а я отказывалась, и мне стали поступать угрозы. Тогда люди из силовых структур и сказали мне: «Выносите это в паблик, в данном случае это часть самообороны».

Про митинги как раз все понятно: есть люди, которые идут во власть и которые хотят показать свою армию, к ним примыкают те, кому заплатили, чтобы они вышли, и те, кого накрутили.

Я постоянно повторяю: закона еще нет. Сводный текст разрабатывается исходя из всех наших пожеланий и рекомендаций различных ведомств. Мы так спешили оправдаться, показать, что мы правы, что стали показывать варианты наработок своим «доброжелателям» — людям, как нам казалось, очень адекватным. А эти люди стали истерить, кричать: «Вы же разводите всех!»

— А что так испугало ваших «доброжелателей»?

— В разгар травли — а то, что сейчас происходит, это именно травля в отношении соавторов законопроекта — мне позвонил коллега, очень сильная и мощная личность, и говорит: «Когда я был маленьким, я стал свидетелем того, как папа поднял на маму руку. Я сказал ему тогда: „Когда вырасту, я убью тебя“. Потом я спросил у мамы: „Что же ты терпишь все это?“ А мне мама сказала: „Потому что я его очень люблю, вырастешь — поймешь“. Поэтому я против насилия. Но и против этого законопроекта». А дальше была такая формулировка: «Их не надо разводить, их надо лечить». Я [хотела сказать]: «Так и законопроект об этом же!» Но коллега меня уже не слышал. Повесил трубку. А ведь он текст даже не читал.

Я абсолютно убеждена в том, что сдавать наши позиции нельзя, что новый закон должен быть обязательно. Со всеми определениями и понятийным аппаратом. Это как с диагнозом: если ты его не поставишь, то не поймешь, как его лечить. Диагноз надо ставить и лечить заболевание.

— Речь о признании самого факта существования проблемы домашнего насилия в России?

— Да, и теперь никто не будет с этим спорить. Благодаря Санкт-Петербургскому университету у нас есть четыре тома научного исследования, заказанного Госдумой, в которых есть, в частности, такие цифры: домашнее насилие применяется в каждой 10-й семье, 70% опрошенных россиян проходили или проходят через домашнее насилие, 80% из них — женщины, за ними идут старики и дети. Свыше 90% случаев применения семейного насилия имеет место только дома; в 77% случаях одновременно имеет место насилие физическое, психологическое и экономическое; свыше 35% не обратились в правоохранительные органы за помощью. По самым разными причинам: психологическим (стыд, страх) и институциональным (недоверие, страх, что не окажут помощь).

Вообще, про статистику говорить сейчас очень трудно — она начинает обычно фиксироваться спустя пять лет после принятия закона. Такова мировая практика. Но есть статистика из кризисных центров: и государственных, и частных. Это наша внутренняя статистика, полученная благодаря тем, кто занимается этой темой уже долгие годы. Сейчас нарыв вскрылся, и мы стали объединяться, искать друг друга, и появились конкретные цифры. А теперь и научное исследование.

— Если на государственном уровне эта проблема признается, почему замминистра юстиции написал в ЕСПЧ, что в России ситуация с домашним насилием «преувеличена»?

— Замминистра юстиции и сам попал, и правительство подставил. За два дня до того, как он это все озвучил, в Совете Федерации собиралась наша рабочая группа, и его коллеги из Минюста, а также из Верховного суда, прокуратуры, МВД, Минздрава, Минтруда сказали, что проблема есть и надо ее решать. К тому времени все они уже посмотрели отчет университета, все уже были в теме, кроме этого человека по фамилии Гальперин. Он, видимо, даже не понимал, что как раз в Страсбурге сейчас нужно вести вообще другую риторику: в ЕСПЧ лежит несколько десятков дел о домашнем насилии из России. Не знать об этом — крайний непрофессионализм. А если знать — цинизм.

Когда я была на конференции европейских силовых структур, то попросила у представителей МВД тех стран, в которых закон был принят, подсказать нам лучшие практики. Сейчас мы их изучаем. После принятия закона в МВД будет проводиться специальное обучение полицейских и участковых.

Я говорила с [российскими] полицейскими, и они рассказывали мне, что не ездят на вызовы от женщин, которые подвергаются домашнему насилию, потому что знают, что назавтра они с мужем помирятся и заберут заявление, а на полицейском останется «висяк». Тогда я спросила: «А если будет закон, что-то изменится в вашей работе?» Они ответили так: «В этом случае начальник не сможет упрекать меня за „висяк“, потому что я сделаю все, что могу, по закону». То есть даже изнутри системы с нами согласны.

— Почему же этот закон встречает такое сопротивление в Думе?

— Многие коллеги считают, что законодательной базы и сегодня достаточно, чтобы защитить жертв домашнего насилия. А потом, мы — дети своего времени. У нас как обычно говорят? «Всегда били и будут бить», «семья — это неприкосновенное», «сор из избы нельзя выносить», «бьет — значит любит», «кривой, косой, но мой». Но эта ментальность меняется, в этот мир пришли другие женщины и мужчины, которые остро чувствуют, прежде всего, неуважение к себе. Почему возникла тема sexual harassment, почему возникло движение #MeToo? Потому что в какой-то момент количество перешло в качество, потому что все устали жить как раньше.

Молодые женщины не будут так дальше жить. Они иные, они хотят себя обезопасить от агрессивного мира, поэтому, строя свою семью, они хотят, чтобы все было по любви, по уважению и по общему согласию. И это звучит дико для тех, кто привык к принципу «кто сильный, тот и главный в семье».

Дальше мне скажут, что я звучу по-западному. В Думе многие считают, что я пропагандирую западные ценности, притом что я всего шесть лет там провела, а здесь уже живу — 20. Мы с Родниной и Фетисовым, как только узнали, что по новому законодательству члены Госдумы не имеют права иметь двойное гражданство и вид на жительство в другой стране, пришли в консульство и сдали наши грин-карты. Мы, прожившие, проработавшие там — очень законопослушные. Я на красный свет дорогу не перехожу и в неположенном месте, пристегиваюсь всегда.

— Какие пункты закона вы считаете ключевыми?

— Мы замахивались на все четыре вида насилия, но даже если мы оставим только физическое, то будем биться за понятие «преследование» и за два охранных ордера — притом что во всем мире он всего один. Первый — внесудебный, его выписывает участковый и предупреждает насильника, что следующий он получит в суде.

Что будет прописано в этом охранном ордере, мы пока озвучивать не будем. Если в общих чертах, там будут положения о том, что к жертве нельзя подходить, ее нельзя преследовать, читать ее переписку и так далее. По сути, это все, за что сейчас бьются копья, все остальное — это накрутка и надумка, которая исходит от тех, кто считает, что семья — закрытая ячейка.

— Многие еще додумывают, что женщина начнет использовать охранный ордер, чтобы выселить мужа из квартиры, которая ему принадлежит…

— Мы собираемся прописать порядок действий для каждой ситуации. Это пока все, что я могу сказать по этому вопросу. 

Но лазейки можно найти везде. Законы надо уметь читать и трактовать, учиться понимать, где опасность, а где нет, тогда не будет оголтелости этой. И сейчас кого угодно можно шантажировать выселением, взяв хорошего адвоката. У кого нет возможности оплатить хорошего адвоката — те терпят побои. В будущем, благодаря нашему закону, у жертвы домашнего насилия будет кризисный центр в пределах ее региона, на который будут выделяться деньги из бюджета.

Сейчас я наблюдаю эффект домино — как с #MeToo. Я уже пережила «сексуальную революцию» с харассментом в Госдуме — тогда я тоже была одна, многие мои подруги не разделяли мою точку зрения.

Когда я только начала эту тему [домашнего насилия], ко мне практически никто из коллег, за редким исключением, не присоединялся. Видимо, наблюдали. А на днях, на совместной конференции со шведскими парламентариями, вдруг взяли микрофон мои коллеги — одна из Тулы, другая из Курска — и стали говорить о важности проблемы домашнего насилия. Я даже сказала всем присутствующим, что впервые за долгое время оказалась в ситуации, когда мне не надо оправдываться, потому что все вокруг меня и так понимают эту проблему.

— Закон пытались внести на слушания в Госдуму более 40 раз, почему именно сейчас это сдвинулось с мертвой точки?

— Каждый проект должен созреть. Эту фразу я впервые услышала от Саши Любимова, когда пришла к нему во «Взгляд», вернувшись из Америки. Мне сказали: «Давай сделаем альтернативу „Я сама“ — ток-шоу Юли Меньшовой». Я же предложила сделать что-то камерное. Любимов сомневался. Но я сделала это, а судьба проекта была решена [Константином] Эрнстом, [соучредителем телекомпании «ВИД» Андреем] Разбашем и [режиссером] Денисом Евстигнеевым. Они сказали: «Это только Первый канал, и это абсолютно „Женские истории“». То, чем я занимаюсь в профессиональной жизни, — непопулярная тема. Права женщин. Дискриминация. Гендерное равенство. Демография. Но это моя тема, я в ней невероятно глубоко, прочно и надолго.

— Если бы вы не вписались за этот законопроект…

— Ничего бы не было. И оппоненты законопроекта, выбрав меня объектом травли среди всех инициаторов, таких как Татьяна Москалькова, Галина Карелова, Валентина Матвиенко, это понимают и по сути правы.

И второй момент. Если бы адвокаты всех жертв домашнего насилия не работали так хорошо, если бы они не дошли до ЕСПЧ, защищая своих подопечных — тоже ничего бы не было. Это был сигнал серьезный для всех ветвей власти. Я три года убеждала своих коллег доработать или написать новый вариант законопроекта о профилактике домашнего насилия, который нужно вносить в Госдуму. Никто не отказывал, но и в бой, как говорится, не рвался.

И только когда львиная работа была произведена СПЧ, уполномоченным по правам человека, Советом Федерации, на съезде «Единой России» 23 ноября ко мне подошел [председатель Комитета Госдумы по государственному строительству и законодательству] Павел Крашенинников и сказал: «Ну, давай уже, соберемся, все обсудим и будем вносить!» Претензий нет. Есть огромный приобретенный опыт.

— Почему Крашенинников именно тогда подошел к вам?

— Потому что работа уже идет, она уже практически завершена. Он очень доброжелательный, профессиональный человек — но все это время был, видимо, очень загружен работой и о законе смог поговорить со мной только сейчас, на съезде. А подавать-то мы будем от комитета.

— Почему все-таки закон не был принят до сих пор?

— Потому что руководят политикой в нашей стране в основном мужчины, у которых нет воли признать проблему домашнего насилия. Мы живем в мужском государстве. У нас в стране 54% женщин, но у нас нет женского вопроса. Де-юре мы [женщины] присутствуем в политике. Де-факто мы не участвуем в управлении государством. Мы сопровождаем, поддерживаем, исполняем. Но не формируем тенденции развития государства. Кстати, закон о профилактике домашнего насилия в других странах принимался только тогда, когда в их парламентах число женщин и мужчин становилось равным — пресловутое гендерное равенство.

Сейчас мы можем одерживать маленькие или большие победы, но должно смениться поколение, чтобы изменения стали ощутимы, я бы дала на это 25 лет. Я хочу, чтобы моя внучка не испытывала на себе никакого насилия. Мои дети — невестка и сын — живут, не поднимая друг на друга руки. Мы люди, мы должны учиться разговаривать, слышать и слушать друг друга.

У меня многие спрашивают: «Вы сами, наверное, подвергались насилию?» Но я счастливая в этом плане женщина. Мама могла меня схватить за ухо и поддать могла, но это было не про насилие. Но когда мы слышали, как пьяный сосед бьет мою одноклассницу, мама всегда звонила участковому, он приходил и укладывал этого отца-алкоголика в ЛТП. Вот мы сейчас приняли в первом чтении закон про ЛТП — это очень правильная инициатива. Это все туда — причину-то насилия ведь тоже надо лечить. 

— Государственные СМИ поддерживают вашу инициативу?

— У Дмитрия Киселева в итоговой программе по «России-1» минут 40 рассказывали про домашнее насилие и готовящийся законопроект. Маргарита Симоньян говорила о важности закона в «Вечере» у Владимира Соловьева, на «России-24» все выходные показывали репортажи о пострадавших от мужей-насильников женщинах.

— Обычно такие информационные волны без указания сверху не случаются.

— Они случились. Оксана Пушкина — не последний человек в медиабизнесе. Вот ты говоришь, что если бы не я, то закона бы не было. Я знаю, что ничего бы не было без такого питбуля — так меня называют недоброжелатели, — как я: убежденного и умеющего убеждать.

— Вы чувствуете себя в оппозиции?

— В какой-то степени да. По некоторым вопросам однозначно.

— И каково вам в ней быть?

— Меня спасают мои 30 лет публичности. С 1986 года я на экране. А опыт, который я приобрела, когда в 40 лет, в самом расцвете женской привлекательности, крупным планом на экране показала всем свое лицо, обезображенное «уколом красоты», сняв фильм про мафию в эстетической медицине, бесценный. Меня все вокруг рассматривали и фотографировали потом повсюду. В аэропортах, поездах, на пляже, в спортзале — я железобетонная уже. 

Я пришла в Думу с огромным ТВ-опытом прямого эфира на Первом канале, где у тебя, образно говоря, выбивают стул за минуту до команды «Мотор!», а ты при этом должна выйти и мягким голосом сказать: «Героиня сегодняшней истории…» Не на ту нарвались.

Но это трудно — держать удар. Эту мою миссию в работе над нашим законопроектом вряд ли кто-то еще выдержит. Ирина Роднина сможет. Может быть, еще пара людей. Тут все должно быть в гармонии: знание темы, характер, пассионарность, если хотите, и опыт прохождения через огонь, воду и медные трубы. Когда тебя в окно, а ты говоришь: «Идите лесом — я все равно добьюсь своей цели!»