Журналист канала ABC приехал в Чечню снимать репортаж о жизни геев — и признался главе чеченской полиции, что он сам гей. Мы выяснили у него, почему он так поступил

25 октября вышел репортаж американского телеканала ABC о геях в Чечне. Съемочная группа взяла интервью у нескольких гомосексуалов, которым пришлось бежать за рубеж из-за преследований и пыток, которым они подвергались в республике (об этом впервые рассказала «Новая газета» в апреле 2017 года). Во время интервью главы полиции Чечни Апти Алаудинова в грозненской тюрьме корреспондент ABC Джеймс Лонгман неожиданно спросил, что бы подумал его собеседник, если бы Лонгман сказал ему, что он сам гей. Хотя Алаудинов в ответ ничего особенного не сделал — просто громко рассмеялся, запись этой беседы широко разошлась в российских СМИ. Вообще же Лонгман давно заявляет о своей гомосексуальности открыто. «Медуза» поговорила с журналистом о том, на какие ухищрения пришлось пойти съемочной группе ABC, чтобы снять такой репортаж в Чечне — и зачем понадобился этот разговор с Алаудиновым.

— Сколько заняла подготовка репортажа из Чечни?

— Около года. Мы начали искать жертв, живущих в разных странах, через представителей сети поддержки ЛГБТ Rainbow Railroad в Москве и активистов; уговаривать наших героев дать нам интервью. Нужно было убедиться, что мы не подвергнем их дополнительной опасности, а это довольно длительный процесс. Надо учесть, что многие из этих молодых людей до сих пор сильно травмированы своим опытом, и нам было важно убедиться, что мы не нанесем им лишнего вреда. Мы общались с людьми во Франции, Нидерландах, Бельгии и Северной Америке, так что пришлось проделать много работы в разных концах мира.

— Насколько сложно было уговорить героев на интервью — и не просто анонимно, но и, как Амин Джабраилов, открыто, с лицом в кадре и именем?

— Амин принял решение публично заявить о своей истории независимо от нас, и мы уже видели интервью с ним для канадской телекомпании CBC за пару недель до нашего разговора с ним. До этого он уже давал интервью СМИ в 2017 году, но анонимно. И после того, как дело Максима [Лапунова] закрыли, Амин решил, что единственный способ обратить внимание на происходящее в Чечне — это высказаться публично, что анонимность больше не работает.

Но Амин — единственный, кто согласился поговорить с нами под своим именем и не пряча лица. Абсолютно все остальные были до смерти напуганы тем, что за ними могут следить. В The Guardian недавно выходил репортаж о чеченских «эскадронах смерти» в Европе. Думаю, что это все-таки преувеличение, но как минимум они боятся, что их узнают члены их семей или отдаленные знакомые. Дело в том, что чеченская диаспора за рубежом — из-за недавней истории этого региона — довольно обширна. Поэтому создается впечатление, что у них длинные руки. А Амин, например, каждый день получает угрозы как из Чечни, так и от чеченцев, живущих за границей. Так что они не то чтобы в полной безопасности, даже уехав из Чечни.

Всего мы связывались с девятью или десятью жертвами, из них четверо согласились на интервью. У некоторых мы взяли интервью, но уже после этого они начали бояться за свою безопасность, поэтому мы не стали пускать их в эфир. Например, мы встречались с группой геев в Бельгии, которые только недавно сумели покинуть Чечню, и они все еще сильно боялись за свою сохранность. Но я провел с ними все выходные, ходил с ними на антверпенский прайд, и это было сильное впечатление — как эти молодые люди, только что из Чечни, маршируют вместе со всеми на прайде.

— Какие дополнительные меры безопасности приходилось принимать для сохранения анонимности героев?

— В Чечне у нас была одна съемка интервью с героем, и я в ней не участвовал. Нам объяснили, что если мы собираемся брать интервью у представителей власти, то с жертвами преследования придется поговорить в другой приезд, ведь за нами наверняка будет слежка. Конечно, мы приняли эти условия. С нашими героями мы не говорили ни по телефону, ни по электронной почте — только в защищенных мессенджерах. Ну и еще масса таких нюансов. И, конечно, пришлось не только спрятать лица героев, но и изменить их голос.

— А вот этот эпизод, в котором вы рассказываете [первому заместителю министра внутренних дел Чечни] Апти Алаудинову о собственной гомосексуальности, — как это вообще вышло? И на какую реакцию вы рассчитывали?

— Вообще весь этот вечер в Грозном — полная неожиданность. Мы, собственно говоря, и не планировали с ним встречаться. У нас был очень официальный визит в Чечню: мы заранее предупредили власти, не въезжали в республику тайно, ничего такого. В нашей заявке мы написали, что хотим посмотреть, как выглядит Грозный в 2019 году, через 20 лет после начала последней войны, все в таком духе. Но мы честно упомянули, что собираемся обсудить вопросы нападений на геев и других нарушений прав человека в Чечне.

Но встреча с Алаудиновым была абсолютно незапланированной. Вообще мы пошли встречаться с Хедой Саратовой, членом совета по правам человека при главе Чечни, она занимается проблемами радикализации молодежи. И вот мы сидим у нее в кабинете, и я говорю: вообще-то нам хотелось встретиться с кем-нибудь из властей или даже съездить в тюрьму (о том, что в Грозном в подвале помещения угрозыска есть секретная тюрьма, в которой пытают геев, рассказывал Максим Лапунов — прим. «Медузы»). И она говорит: «Что же вы сразу не сказали? Сейчас я вам организую встречу с Апти Алаудиновым, он через 20 минут будет тут».

Мы думаем: ну конечно, так мы и поверили. Но она сделала пару звонков, и ровно через 20 минут приезжает генерал Алаудинов. Мы глазам своим поверить не могли. И он весь вечер нас возил по Грозному. Мне кажется, он просто увидел отличную возможность попиариться. Наверняка он подумал: о, американский телеканал в Чечне, вот шанс рассказать свою историю. Кроме того, он показался нам самовлюбленным, ему явно льстило, что у него берут интервью.

У меня не было никакого желания рассказывать кому бы то ни было в Чечне или где-либо еще, что я гей. Я хотел снять репортаж на эту тему, потому что она мне кажется важной, вне зависимости от того, гетеросексуал я или гей, голубой или розовый. Да, я сообщал героям наших интервью о собственной гомосексуальности, чтобы лучше наладить с ними контакт. Мы обсуждали, каково это было — расти геем. Но властям Чечни я ничего такого говорить не собирался: во-первых, мне не казалось это безопасной идеей, а во-вторых, я просто не хотел, чтобы это превратилось в историю про меня самого.

Но Алаудинов оказался на удивление говорливым, в том числе на такие темы. И вот мы стоим в этой камере — и я наконец решился. Я заранее предупредил съемочную группу о своих планах, особенно Патрика [Ривелла, продюсера канала ABC в Москве], потому что он говорит по-русски и лучше ориентируется в ситуации. Вообще я поднял этот вопрос потому, что у них в Чечне очень специфические понятия о том, кто такие геи: все эти стереотипы о том, что если ты гомосексуален, то ты не вполне мужчина.

К этому моменту мы провели вместе уже часа три, и мне начало казаться, что на чисто человеческом уровне я Алаудинову вполне симпатичен. Мы обменивались шутками, весело, насколько это возможно, проводили время. И я подумал: если я ему неожиданно скажу, что я гей, может, это изменит его отношение к гомосексуальности? В ответ он просто громко рассмеялся. Тогда я взял его руку и положил на свою грудь, чтобы показать ему, как я напуган — у меня колотилось сердце. Но он только рассмеялся еще сильнее. Честно говоря, звучал этот смех несколько угрожающе.

— Но он не отпрыгнул от вас в ужасе или отвращении?

— Нет, он просто сильно покраснел. Но мне показалось, что он изо всех сил старался поддерживать имидж: мол, нам все равно, гей ты или нет. И, кажется, он осторожно выбирал выражения, чтобы не сказать на камеру что-нибудь, что звучало бы неприглядно.

Но когда я в конце вечера спросил его, не думает ли он теперь, что я меньше мужчина, чем он, Алаудинов ответил: «Скажу тебе честно, моим другом ты не станешь никогда». И в этот момент его маска на мгновение сдвинулась, и я увидел, что нет, ему не все равно, он действительно ненавидит геев. Конечно, это не доказательство, что он причастен к пыткам геев, но это хороший показатель, что он о них на самом деле думает. Так что, мне кажется, это был полезный опыт, хотя мы ничего подобного не планировали заранее.

— А вам не кажется, что он подготовился к такому повороту? Вы не указывали свое имя в официальной заявке на аккредитацию на эту поездку? Он ведь мог погуглить вас и решить: о, это тот самый журналист-гей, который везде ездит и берет интервью, сейчас мы устроим ему потемкинскую деревню.

— Наверное, нет, потому что интервью с ним было организовано буквально за 20 минут, и когда Хеда Саратова звонила ему, она сказала, что с ним хочет поговорить телеканал ABC, не упоминая моего имени. Возможно, он знал, что это буду именно я; в конце концов, чтобы узнать, кто я такой, не нужно быть полицейским государством, достаточно просто погуглить мое имя, я ведь открытый гей. Может, он так и сделал — но как это выяснишь?

Конечно, нам показывали именно потемкинскую деревню, иначе это не опишешь. Все начищено до блеска, а в той тюрьме, куда нас привезли, не было ни одного заключенного, и в какой-то момент он даже сказал: мол, поглядите, как безопасно в Чечне, никакой преступности, у нас даже в тюрьме никто не сидит!

— А вы ничего подобного раньше не делали? Вы ведь много ездили по миру, делали репортажи с Ближнего Востока, уже будучи открытым геем.

— Нет, хотя я был во многих странах, где открытым геем быть опасно. Несколько лет назад я делал репортаж об ЛГБТ-беженцах из Сирии, живущих в Ливане. В марте я был в Сирии, и это совсем не то место, где люди готовы открыто поговорить с вами о том, как они относятся к геям. Но я не концентрировался именно на аспекте ЛГБТ в своих репортажах, о моей личной жизни разговор обычно не заходит.

— Из всех мест, где вы были, где опаснее всего быть геем? Чечня — самое опасное место в мире или примерно на уровне с другими странами с гомофобной политикой?

— В Чечне с этим хуже всего. Да, есть страны, где если ты гей, то от тебя может отказаться твоя семья, тебя даже могут убить. Например, когда я был в Сирии, я говорил с молодыми людьми, которых угрожали убить их собственные родственники, когда узнали об их гомосексуальности.

Но тут другая ситуация. Если то, что говорили нам герои нашего репортажа, правда, то получается, что в Чечне именно правительство систематически занимается массовыми арестами и пытками геев. В этом отличие, так что я бы сказал, что в Чечне ситуация для геев хуже, чем где бы то ни было.

— Как вы думаете, помогут ли вашим героям и вообще ЛГБТ-людям в Чечне такие репортажи и международное внимание?

— Думаю, тут ситуация двоякая. С одной стороны, российские власти очень озабочены тем, как Россию видят в остальном мире. С другой — только этим их не переубедить. У них довольно шизофреническое отношение к вниманию мировых СМИ: 50% времени они говорят, что им все равно, что о них пишут, а другие 50% они очень беспокоятся о том, что думают иностранцы.

Одних только репортажей типа моего для изменения отношения мало — нужно больше свидетельств жертв пыток и преследований, чтобы они чувствовали себя в достаточной безопасности, заявляя об этом публично. После выхода своего репортажа я уже получил немало сообщений от молодых чеченских геев, живущих в Европе или Америке, они благодарят меня за то, что я рассказал о том, что им пришлось перенести.

Когда люди видят, что к их рассказам относятся всерьез, это может придать им уверенности в себе. И это единственный способ заставить изменить отношение в Москве к положению геев в Чечне. Не думаю, правда, что Владимир Путин действительно озабочен тем, что телеканал ABC думает о происходящем в Чечне. Моя цель — придать уверенности самим чеченцам. И если мой репортаж поможет другим жертвам преследования набраться смелости и рассказать о себе, я буду считать свою задачу выполненной.