«Любой реальный приговор будет для отца смертным» 75-летний ученый Виктор Кудрявцев уже год сидит в СИЗО по обвинению в госизмене. Мы поговорили с его сыном

15 июля суд отправил под домашний арест 77-летнего ученого Сергея Мещерякова. Он — один из трех задержанных по делу о государственной измене в Центральном НИИ машиностроения. В июле 2018 года по этому делу арестовали Виктора Кудрявцева. С тех пор ученый, которому сейчас 75 лет, находится в СИЗО. Правозащитники признали Кудрявцева политзаключенным. 13 июня 2019 года суд отказался изменить меру пресечения ученому на домашний арест. «Медуза» поговорила об обвинении в адрес ученых и том, как Кудрявцев живет в СИЗО, с его сыном Ярославом.

«В 1990-е он по сути сохранил институт»

Отец всегда целыми днями сидел на работе — уходил рано, приходил достаточно поздно. Еще и домой брал работу. Но он довольно замкнутый человек, и я никогда не знал подробностей того, чем он занимается. Мама — она работала вместе с отцом — тоже никогда толком не рассказывала о работе. Они очень давно занимаются этой сферой и оба знают, что такое государственная тайна.

Отец всегда мирился с государством, так как для него работа была важнее всего. Например, в 1990-е их институт по сути развалился: ученым перестали платить зарплату, а на территории института открылись торговые базы. Отцу и некоторым другим сотрудникам поневоле пришлось искать международные контакты и проекты. Постепенно удалось найти партнеров для совместных исследований, за которые можно было получать деньги. В этом не было ничего плохого, потому что это были обычные исследования и без них институт перестал бы существовать. По сути они сохранили институт. В конце 1990-х, когда снова начали поступать государственные деньги, отец был очень рад. Говорил, что больше не надо ходить по всему миру с протянутой рукой.

Думаю, что во многом из-за таких международных контактов и появилось уголовное дело. Мне кажется, наверху хотят пресечь любое международное взаимодействие и сделать институт совсем закрытым. Тот обмен информацией, что был в 1990-х и 2000-х, воспринимается как упущение. Но, конечно, эта установка сверху совпадает с рвением конкретных исполнителей, которые могут получить на таком деле новые звания и награды.

Тревожные сигналы начали поступать еще в сентябре 2017 года, когда обыски прошли примерно у десяти сотрудников ЦНИИмаш, включая отца — и дома, и на работе. Никакого уголовного дела тогда еще не было, но у отца забрали не только технику, но и загранпаспорт. С сентября 2017-го по июль 2018-го они все это проверяли. В семье мы обсуждали происходящее, отец вспоминал дело его начальника Владимира Лапыгина. Он и на суды по его делу ходил, и письма в поддержку подписывал. Но сам был уверен, что ему вообще ничего нельзя предъявить.

«Я надеялся, что его освободят по состоянию здоровья»

Отца задержали в июле 2018-го. Вскоре после окончания Чемпионата мира по футболу — возможно, чтобы не накладывать эти замечательные события. Почему арестовали именно отца — не знаю. Обыски были у разных людей, но взяли его. Возможно, потому что он был координатором проекта и ему можно хотя бы формально предъявить обвинения. Сказать, ну вот ты же посылал что-то в 2012 году за границу. Его об этом спрашивали, но отец сразу закрылся, так как понял, что ничего хорошего от общения со следователями не будет.

Когда отца задержали, я понял, что быстро его не отпустят. ФСБ заднего хода не дает, поэтому больших надежд у меня не было. Но я думал, что его могут отпустить по здоровью — у отца давно диабет, был инфаркт, он плохо ходит, с почками плохо и еще целый букет. Никаких реальных аргументов для СИЗО не было и нет. В последний раз отца отказались перевести под домашний арест из-за найденного в его почте письма о предварительно одобренной грин-карте. Но это был обычный спам, что подтвердило посольство США.

Следствие даже не смущает, что у отца в последние годы уже не было доступа к гостайне. В советское время он действительно работал с секретной информацией, но в XXI веке уже нет. Его лишили нужного уровня доступа после того, как моя сестра вышла замуж за иностранца — она до сих пор живет в Словакии. После этого у него был низший уровень допуска, который в ЦНИИмаше есть у любого лаборанта. Отец физически не мог знакомиться с государственной тайной, но следователи говорят, что отцу все рассказывали без всякого допуска из-за его авторитета.

Я был у отца в СИЗО трижды, в основном к нему ходит мама, но прорываться приходится с боем. Проблема в том, что следствие рассматривает разрешение на свидания как инструмент поощрения или наказания. Захочет — даст, а не захочет — не даст.

В плане условий у отца ничего особенного — камера на восемь квадратных метров. В «Лефортово» камеры делятся на отремонтированные и неотремонтированные — в первых есть горячая вода. Сначала отец сидел в обычной камере, но потом его как самого старшего в этом СИЗО перевели туда, где есть горячая вода. Он сидит с сокамерником — одним из тех ребят, кто хотел сено сжечь на Красной площади.

Гулять разрешают по часу в день, недавно вроде бы разрешили два часа. Есть библиотека классической литературы, где можно брать книги. Что-то можно заказать с «Озона». Прямого насилия в «Лефортово» нет, только моральное давление. В целом отец никогда не жил в царских условиях и особенности его характера позволяют ему там находиться и не отчаиваться. Плохо ему, конечно, но сидит.

«Мы надеемся на ЕСПЧ, но о перспективах я думаю с ужасом»

Мама очень переживает за отца. Она всего на полтора года его младше и тоже не самый здоровый человек. Но она борется за отца, передает ему диетическое питание и нужные медикаменты — это единственное, что ее поддерживает.

Осенью 2018-го отцу предлагали сделку со следствием. То есть признаться и дать показания в обмен на домашний арест. Он не согласился, так как не считает себя изменником. И не готов оговорить других людей. Все это никак неприемлемо для него. Он не считает, что делал что-то не то. Он не готов вдруг сказать, что международный проект был создан для того, чтобы продавать государственную тайну. Ведь, как я понимаю, ФСБ воспринимает все международное сотрудничество только как попытку атаки на Россию. И поэтому якобы нужно закрыться от всего мира и сидеть, как в осажденной крепости.

За этот год отца дважды возили в больницу. Первый раз — в августе 2018-го на освидетельствование о том, что у него нет болезней, с которыми нельзя находиться под арестом. Его вернули в СИЗО, потому что по нашим законам нужно, чтобы почки отказали, чтобы тебя отпустили. Во второй раз он был в больнице в этом году. Наши адвокаты написали в Европейский суд по правам человека жалобу на условия содержания под стражей. ЕСПЧ сделал запрос в Минюст, а там, чтобы как-то отреагировать, снова направили его на обследование — снова в ту же больницу. Там опять не увидели причин освобождать отца и вернули его в СИЗО. Возможно, эти врачи сотрудничают со следствием. Мы уже сделали независимую экспертизу их заключения, надеемся, что это поможет.

Но я не думаю, что они хотят как-то заморить отца в СИЗО. Думаю, чтобы следователь получил продвижение по службе, ему надо довести дело до суда и чтобы суд осудил человека. Непонятно, зачем морить отца в ситуации, когда сейчас арестованы еще двое его коллег. Арестованы уже трое сотрудников и, думаю, это еще не все. Мы не знаем, сколько им нужно людей, но они могут арестовать пол-института. Правда, коллеги отца молчат. Сотрудники помоложе уже начали увольняться, но в основном там работают люди за 70. Они знают, что такое гостайна и довольно дрессированы с советских времен. Если кого-то взяли, то они будут молчать, потому что боятся.

Отцовская статья подразумевает от 12 до 20 лет колонии. Мы надеемся на ЕСПЧ, но я про перспективы думаю с ужасом. Любой реальный приговор будет для отца смертным. Никакого диетического питания в колонии ему никто не обеспечит. Не знаю, сколько он там продержится, но обратно он уже не выйдет. Он и сам это понимает. Говорит, единственное, что ему осталось, это защищать свое имя, чтобы не умереть с клеймом изменника.