Домашние лисы, фетровые шляпы и зарождающийся феминизм Галина Юзефович — о пяти книгах в жанре нон-фикшн, которые отлично подойдут для чтения в праздники

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о пяти интересных книгах в жанре нон-фикшн: «Суфражизм в истории и культуре» Ольги Шныровой, «История и туманное будущее искусства писать от руки» Энн Трубек, «Как приручить лису (и превратить в собаку)» Ли Дугаткина и Людмилы Трут, «Шляпы» Клэр Хьюз и «В гостях у Джейн Остин» Люси Уорсли.

Ольга Шнырова. Суфражизм в истории и культуре Великобритании. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019 

В 1918 году 40% англичанок получили избирательное право — новшество, казавшееся старшему поколению не просто невозможным, но комичным и не достойным обсуждения (когда в 1867 году Джон Стюарт Милль, один из первых профеминистов, упомянул о подобной перспективе в палате общин, его речь была встречена не возражениями даже, но смехом и шутками). Формально это событие стало результатом Первой мировой войны, на четыре года оставившей женщин Великобритании фактически без мужского присмотра и способствовавшей таким образом их стремительной эмансипации. Однако в действительности за этим эпохальным поворотом стоит нечто неизмеримо большее — едва ли не век упорной и поэтапной борьбы женщин (и их союзников-мужчин) за гендерное равноправие.

Не дайте академичному названию и аннотации книги историка Ольги Шныровой ввести вас в заблуждение: информативная и фундированная, она в то же время выдержана в лучших традициях увлекательного и дружелюбного к читателю гуманитарного нон-фикшна. Великое движение за предоставление женщинам сначала имущественных, социальных, образовательных, а затем и политических прав у Шныровой описано одновременно и как составная часть общего процесса гуманизации общества, и как захватывающее переплетение человеческих судеб. 

История разветвленного и влиятельного суфражистского клана Брайтов-Макларенов, в котором — неслыханное для викторианской эпохи дело! — девочек и мальчиков воспитывали одинаково, а мужчины сознательно выбирали себе в жены убежденных феминисток, становится порталом в пространство раннего суфражизма, зажатого между прогрессивной идеей равенства с одной стороны и консервативным представлением о «чистоте нравов» с другой. Трагический раскол знаменитой суфражистской семьи Панкхерст (глава семьи, Эммелин, и старшая из ее дочерей в борьбе за права женщин признавали приемлемыми все методы — вплоть до террористических, однако младшие дочери их не поддержали) оказывается способом поговорить о разных взглядах в феминизме начала ХХ века. 

Прослеживая миграцию социальной нормы от «полной умственной слепоты», считавшейся эталоном женского поведения в первой трети XIX века, к практически полному экономическому и политическому равноправию всего лишь сотней лет позже, Шнырова избегает навязчивых параллелей с сегодняшним днем. Она лишь показывает относительность и изменчивость наших представлений о норме и принципиальную возможность (а при направленном усилии — и необратимость) любых социальных сдвигов. 

Цитата: «Для мужчин [в викторианскую эпоху] достаточным основанием для развода служил факт неверности со стороны жены, но женщина могла претендовать на развод, только если в дополнение к супружеской измене муж был повинен в инцесте, скотоложестве, двоеженстве или изнасиловании».

Энн Трубек. История и туманное будущее искусства писать от руки. М.: Колибри, Азбука-Аттикус, 2019. Перевод Е. Матвеевой 

На протяжении пяти тысяч лет, от зарождения письменности до наших дней, навыки письма оставались основой образования, а порой — как в Шумере или Древнем Египте — полностью его исчерпывали. Сегодня, обучая детей письму и изо всех сил прививая им хороший почерк, мы, по сути дела, бездумно следуем традиции, доставшейся нам в наследство от предыдущих поколений, ведь писать от руки сегодняшним детям и подросткам придется нечасто. Консервативная точка зрения предполагает, что почерк таит в себе некие сокровенные проявления человеческой души, и в первую очередь ценен именно этим, однако теория эта выглядит в наши дни скорее романтично, чем убедительно.

Книга Энн Трубек — не развернутое исследование, но компактное эссе, позволяющее читателю смириться с неизбежной и скорой кончиной письменной культуры. Кратко суммируя разные периоды, Энн Трубек показывает что далеко не всегда письмо играло такую уж важную и благую роль в жизни общества. В древней Месопотамии или Египте умение писать оставалось элитарной практикой и одним из способов стратификации общества: грамотные получали легальное и неограниченное право угнетать и эксплуатировать неграмотных. Греки и римляне относились к письму довольно сдержанно, предпочитая устную речь письменной, а ораторское искусство ставя несравненно выше каллиграфии: неслучайно же величайший греческий философ Сократ принципиально не записывал своих выступлений. Переписчики в средневековых монастырях и думать не думали о том, чтобы проявлять на письме свою индивидуальность — фактически их роль сводилась к роли одушевленного ксерокса, бездумного и безинициативного. 

Впрочем, задача Энн Трубек состоит не в том, чтобы развенчать или обесценить идею письма. Скорее автор не без успеха пытается немного снизить градус связанного с этой темой общественного невроза. Трубек полагает, что письмо не умрет, но лишь сменит свой статус. Подобно тому, как в античности прошитая книга-кодекс не вытеснила полностью книгу-свиток, культура печатания не вытеснит культуру письма от руки — та сохранится, но из скучной обязаловки превратится в изящную форму самовыражения. А высвободившуюся энергию можно будет инвестировать во что-то новое — и предположительно более ценное. 

Цитата: «Возможно, в школах мы начнем преподавать письмо на творческих занятиях или как специфический мелкомоторный навык, а к каллиграфам будем относиться как к тем, кто сегодня печатает на машинке или делает витражное стекло. Все эти виды искусства обретают жизнь благодаря ностальгии». 

Ли Дугаткин, Людмила Трут. Как приручить лису (и превратить в собаку): Сибирский эволюционный эксперимент. М.: Альпина Нон-фикшн, 2019. Перевод М. Винарского

В 1952 году, еще до снятия официального запрета на генетику, молодой биолог Дмитрий Беляев решился на рискованный во всех смыслах слова эксперимент. Он собрался в ускоренном темпе повторить великую историю одомашнивания животных человеком, выбрав в качестве объекта для экспериментов черно-бурую лису. В те годы в академической среде господствовало убеждение, что процесс приручения собаки занял много веков (если не тысячелетий) и был основан на сложном многофакторном отборе. Беляев же положил в основу своего исследования всего один определяющий признак — дружелюбие и отсутствие страха перед человеком. На протяжении многих поколений он вместе с присоединившейся к нему вскоре ученицей Людмилой Трут отбирал и скрещивал наиболее «ручных» особей, чтобы всего за сорок лет убедительно доказать: именно этого ключевого свойства достаточно, чтобы превратить дикую лису в благовоспитанное домашнее животное и выработать в ней стойкую эмоциональную связь с хозяином. 

Более того: хотя искусственный отбор опирался только на поведенческие характеристики, понемногу одомашненные лисы стали меняться и в других отношениях. У некоторых из них появились закрученные хвосты и отвислые уши, морды сделались короче (как у щенков), а на шкуре начали появляться белые пятна. Но что самое неожиданное, при виде человека эти новые лисы стали вилять хвостом и поскуливать (в дикой природе лисы перестают скулить примерно к полутора месяцам и никогда не выражают эмоции посредством хвоста). Иными словами, начав с поведения, биологи привели в действие мощнейший генетический механизм, не просто превращающий лису в собаку, но, по сути дела, наглядно демонстрирующий, как это произошло в древности. Кроме того, результаты «лисьего» эксперимента снабдили эволюционных генетиков богатейшим материалом для изучения таинственных до недавнего времени уз, связывающих внешний вид, генетику и повадки животных. 

Удивительным образом в России об этом проекте не было написано ни одной популярной книги. Восполнять пробел пришлось американскому биологу Ли Дугаткину, работавшему в тесном сотрудничестве с Людмилой Трут, соратницей и преемницей Дмитрия Беляева. Главным и, пожалуй, единственным недостатком их совместной работы является традиционная для американского нон-фикшна манера с избыточной художественностью описывать внешность героев, с которыми автор не был знаком («Беляев был очень красив — волевой подбородок, густые угольно-черные волосы, проницательный взгляд голубых глаз…»), и мизансцен, которым никак не мог быть свидетелем. В остальном же «Как приручить лису» — идеальный пример текста, сочетающего в себе доступность с научной достоверностью, и позволяющий составить впечатление о незаурядном масштабе исследования, проведенного отечественными учеными.  

Цитата: «Есть как минимум один твердо установленный в ходе приручения черно-бурых лис результат. Он состоит в том, что эти лисы стали новой разновидностью домашних питомцев, которых человек может любить, живя с ними под одной крышей. Сбылась надежда Людмилы — ее лисы стали в конце концов, как она сама говорит, «нежными, пушистыми, очаровательными проказниками». 

Клэр Хьюз. Шляпы. М.: Новое литературное обозрение, 2019. Перевод С. Абашевой 

Книга Клэр Хьюз относится к почтенной категории так называемой «малой» истории, оперирующей не великими событиями и эпохальными тенденциями, но локальными, обозримыми понятиями из сферы быта, нравов и материальной культуры. Однако хитрость книг этого типа состоит в том, что скромные предметы и их, с позволения сказать, биографии оказываются плотно интегрированы в историю большую, глобальную, общечеловеческую. 

Ровно так устроены «Шляпы»: на страницах книги судьбы головных уборов на протяжении XVIII, XIX, и ХХ века тесно переплетаются с событиями куда большего масштаба. Так, неутолимая нужда в бобровом мехе (он или, вернее, его мягкая фракция — так называемая подпушь — требовалась для изготовления фетра, основного материала мужских шляп) вынудила заготовителей этого сырья практически полностью истребить европейского бобра, а затем перенести свою активность за океан — в Северную Америку. Там, постепенно продвигаясь от Восточного побережья к Западному и постоянно повышая спрос на бобровые шкурки, европейские мехозаготовительные компании спровоцировали братоубийственные и жестокие войны между индейскими племенами, конкурировавшими за лучшие охотничьи угодья. А мода на соломенные мужские шляпы, охватившая Британию в 1880-е годы, стала важным маркером общей демократизации английского общества: в отличие от аристократического цилиндра, соломенная шляпа была головным убором без выраженной классовой принадлежности. 

Клэр Хьюз рассматривает шляпу как перекрестье материального, ремесленного мира и возвышенного мира идей: на протяжении последних трех веков шляпа сочетала в себе прагматичную функцию защиты от холода и дождя с функцией символической. Зачастую именно она лучше других предметов гардероба определяла общественное положение и доход своего владельца, его семейный статус, а иногда даже политические взгляды. Производство шляп, шляпная мода, но в первую очередь — сама идея шляпы, ее социальное и культурное значение в интерпретации Хьюз оказывается предметом в высшей степени увлекательным, многогранным, но главное — куда менее легкомысленным, чем кажется изначально.

Цитата: «Мы до сих пор используем выражение «безумен, как шляпник» — это явление увековечил Льюис Кэрролл в образе Безумного Шляпника. Бобровый мех, из которого изготавливали фетр наивысшего качества, требовал тщательной очистки. Наиболее эффективным был процесс под названием «секретаж» или «карротинг». В этом процессе ртутные соли, растворенные в азотной кислоте, разлагали жиры, присутствовавшие на мехе, что способствовало свойлачиванию. <…> В 1770-х годах французские шляпники, заподозрив, что причиной тремора, безумия и ранней смертности большого числа представителей их профессии был ртутные пары, начали судиться с хозяевами производств, однако использование ртути было запрещено лишь в 1912 году».

Люси Уорсли. В гостях у Джейн Остин. М.: Синдбад, 2019. Перевод М. Тюнькиной, Ю. Гольдберга и А. Капанадзе

Несмотря на то, что до наших дней сохранился огромный корпус писем, которые на протяжении всей своей недолгой жизни Джейн Остин писала родным, на самом деле мы знаем о писательнице на удивление мало. Во-первых, она была довольно скрытным корреспондентом, ухитрявшимся при внешней эпистолярной общительности и даже болтливости мастерски держать при себе свои подлинные чувства. Во-вторых, после того, как книги Остин стали популярны, ее многочисленные братья, племянники, племянницы, кузены и кузины принялись деятельно писать и переписывать биографию своей родственницы, вылепливая из нее то кроткую «хозяюшку», то «святую тетушку», целиком посвятившую себя семейным заботам. 

Недостаток достоверного материала последующие биографы компенсировали изобретательностью, и в результате каждое следующее поколение придумывало себе Джейн Остин исходя из собственных представлений о том, какою ей надлежало быть. 

Биография, написанная британским историком и журналисткой Люси Уорсли (российскому читателю она известна как автор обаятельной книги «Английский дом: интимная история»), как признает сама автор, продолжает ту же традицию субъективных биографий писательницы. Однако в качестве призмы, сквозь которую она смотрит на жизнь Остин, Уорсли использует объект относительно надежный и стабильный, а именно историю повседневности и жилища соответствующей эпохи. 

Пасторский дом в Стивентонском приходе, где Джейн Остин родилась и выросла; мрачная школа при аббатстве, где она провела годы отрочества; дома родственников, в которых незамужней и безденежной «тетушке Джейн» приходилось взваливать на себя хлопоты по хозяйству, чтобы хоть как-то оправдать свое существование — все эти этапы биографии Остин Люси Уорсли рассматривает в контексте и ее творчества, и бытовых обыкновений, развлечений, еды и прочих примет времени. И в этом обрамлении малозначимые на первый взгляд детали, выуженные из писем писательницы, обретают совсем другой вес и значение. 

Цитата: «Как бы неожиданно это ни прозвучало, Джейн не вынужденно вступила в «опасный возраст», не обзаведясь домом, — она осталась старой девой добровольно. Отнюдь не обделенная вниманием, она совершенно точно отказала по крайней мере одному поклоннику, и мы встретим в ее истории не менее пяти потенциальных супругов. Я думаю, что Джейн сознательно не связывала себя узами брака, так как считала, что замужество, собственность и прочный дом могут стать для нее тюрьмой».