«Самое хорошее, что со мной произошло, — это мой ребенок. И в общем все» Героиня фильма «Соучастие» — о жизни в колонии для несовершеннолетних и после нее

«Медуза» продолжает представлять фильмы из конкурсной программы фестиваля документального кино «Артдокфест» — он пройдет с 19 по 23 октября в Риге и с 6 по 12 декабря в Москве. Следующая картина — «Соучастие» Олега Якушенкова —рассказывает историю Анастасии, с которой режиссер впервые встретился в 2003 году в воспитательной колонии для несовершеннолетних, а потом нашел ее спустя десять лет и провел еще несколько интервью. В них режиссер восстанавливает хронологию главных событий в ее биографии, многие из которых оказались тяжелее жизни в колонии. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с Анастасией — о том, как продолжать жить, когда потерял свободу, дом и родителей.

Анастасия

В детстве — лет с десяти — я была любителем подраться. Если мне казалось, что кто-то на меня «не так» смотрит, руки сами лезли в драку. Не раз я получала предупреждение от органов [внутренних дел]. Даже комиссии [учителей] в школе собирали, они говорили мне про тюрьму, но у меня — в одно ухо влетало, в другое вылетало. Я тогда ни о чем не задумывалась, делала, что хотелось.

Когда было 16 лет, я подралась с одной девочкой — она была старше меня — в общественном месте. Девочка отделалась ссадинами и ушибами, а меня приговорили к двум годам и восьми месяцам колонии [для несовершеннолетних] по статье «хулиганство».

На малолетке никаких беспределов не было, поэтому и с работниками колонии и с другими девочками конфликтов у меня не возникало. Я до сих пор с некоторыми из них общаюсь. Самым трудным для меня оказалось то, что там не было никакой свободы — сетка кругом. Мне 16 лет — а я закрыта. А ведь это тот период, когда охота погулять, а тут все — не выбраться. Ни родителей, ни родственников, никого. Никаких встреч: школа-работа, все по режиму.

Работали мы на швейной фабрике — шили спецодежду, рукавички. После освобождения я даже месяца три поработала швеей, но потом поняла, что душа у меня к этому все-таки не лежит.

За эти два с половиной года ко мне ни разу никто не приезжал — родители жили в Кировской области, в моем родном поселке Юрья, а сидела я в Рязанской области, так далеко ездить они не могли. При этом родители меня очень поддерживали: мы писали друг другу письма, я им звонила, они присылали мне посылки, в которые по моей просьбе всегда клали что-то сладкое — «чайное»: конфеты, печенье и что-нибудь «мыльное».

Я уже год сидела, когда [режиссер] Олег Якушенков приехал в колонию снимать фильм. Все съемки заняли всего день: он записал интервью разных девочек и снял фрагменты из текущего дня. Помню, что мне неохота было рассказывать о себе на камеру. Но тогда мы все уже знали: есть желание, нет желания — нужно делать; и что там у тебя внутри, никто не спрашивал.

До тюрьмы во мне кипела энергия, но там я стала спокойнее, драки меня перестали интересовать и заводить. Я сказала себе, что больше сюда не вернусь. Всего я отсидела два с половиной года: в кодекс ввели поправки и мою статью убрали, поэтому я смогла выйти на два месяца раньше. О том, что меня выпускают, я узнала за пять дней до освобождения и сначала даже не поверила. Я очень хотела побыстрее вернуться домой, к маме, в свои родные края.

Еще я волновалась, что не успею сдать школьные экзамены — я как раз освободилась в мае — и не получу аттестат. Я хотела идти учиться дальше, чтобы уже окончательно остепениться, мечтала работать в торговле, как мама.

Я сделала родителям сюрприз: они не знали, когда я приеду и не ждали меня, и я просто позвонила в дверь — поздно уже было. Они были очень рады меня видеть.

В итоге я сдала все экзамены, а в июне у меня погибли родители, и все свои мечты о дальнейшей учебе я оставила. Они разбились в автокатастрофе — ехали по скользкой дороге после дождя, в них въехал КАМАЗ.

После смерти родителей от стресса у меня начался псориаз. Морально мне тоже было тяжело, у меня было шоковое состояние. Три месяца я провела в больнице, а когда вернулась домой, обнаружила, что в нашей квартире уже кто-то живет.

Это были какие-то посторонние люди, которые сказали мне, что уже месяц снимают эту квартиру. Все мои вещи лежали в пакетах на веранде. Я тогда взяла самое необходимое и ушла к бабушке. Наутро, когда я пришла к своему дяде — родному брату отца, он сказал мне, что пустил жильцов, пока меня не было, а на мой вопрос, где я должна сейчас жить, конкретного ответа мне не дал. Тогда я просто развернулась и ушла.

В тот же день, взяв с собой пакет с нижним бельем, несколькими футболками и свитером, я уехала в поселок Подгорный, к маминой дальней родственнице тете Ире. Вскоре после смерти родителей умерла бабушка, и я осталась совсем одна — у меня никого не осталось. Но когда ты ищешь выход, что-то обязательно всплывает. Вот у меня и всплыл этот вариант, и я решила, что поеду. Я уже очень хотела уехать из Юрьи, не хотела там больше находиться, хотела исчезнуть.

Следующие четыре года я прожила в Кирове, мы снимали там квартиру вместе с дочерью тети Иры. Я работала в магазине. Однажды, это уже был 2010 год, я приехала в Подгорный проведать тетю, и там познакомилась со своим будущим [гражданским] мужем Вовой — в тот день он как раз вернулся с вахты. Помню, что тетя Ирина тогда очень хотела опохмелиться, а я ей не разрешала, пока он с друзьями не завалился к ней в дом. Вова еще улегся в мою кровать и уснул.

Через несколько дней, уезжая на вахту, он попросил меня его дождаться, а когда вернулся, мы стали жить вместе. После гибели родителей я очень не хотела оставаться одна, хотелось ласки и заботы, поэтому я и не тянула [с замужеством], хотела находиться с кем-то рядом, чувствовать тепло. Я ему сразу запретила на вахту ездить, он стал искать работу в Кирове.

Но в городе у Вовы не ладилось с работой, а нам еще жилье надо было снимать, и мы решили уехать в его родную деревню Монастырское, там у него был свой дом. В Монастырском он устроился работать на пилораму, а я сначала занималась огородом, а потом тоже стала работать на пилораме. Со временем и там работы не стало, и мы уехали в колхоз, где были выгодные условия, — нам предоставили жилье. Там у нас родился ребенок.

Вова всегда пил, да мы и вместе могли с ним отдохнуть — расслабиться в компании. Но как бы нам ни было плохо назавтра, мы все равно шли на работу. Со временем он уже не мог ограничиться одним днем. Вова нигде не работал — его уволили по статье, он только и продолжал гулять и пить. Я постоянно работала и не могла его даже попросить отвезти или забрать ребенка из детского садика. В какой-то момент терпение просто лопнуло, я поняла, что как с ним ни борись, ничего из этого не выйдет. Мы его и кодировали, но и это ни к чему не привело. В апреле 2018 года мы разошлись.

Конечно, за те восемь лет, что мы вместе прожили, были и моменты, и месяца, и даже годы хорошей жизни. Просто в последнее время все было только хуже и хуже. То, что ребенок (дочери Анастасии Аделине пять лет — прим. «Медузы») видит, что папа пьяный, что папа ругается, тоже ни к чему хорошему не приведет. По пьяни он мог и ударить меня, бывало и вся в синяках ходила.

В 2013 году Олег [Якушенков] нашел меня во «ВКонтакте». В сообщении он напомнил, что когда-то записывал со мной интервью в колонии, и сказал, что хотел бы побеседовать со мной, спустя десять лет после выхода из колонии, спросить, как сложилась моя жизнь, какие в ней перемены. Я сразу согласилась, я уже по-другому ко всему этому относилась, у меня уже не было никакого смущения.

За эти 10 лет в моей жизни были и плюсы, и минусы. Сама я все время о чем-нибудь жалею: о том, что делаю что-то неправильно, куда-то не туда поворачиваю. Но это ошибки, на которых я учусь. Самая большая ошибка в моей жизни связана с тюрьмой, то, что я туда попала, — исключительно моя вина, всего этого можно было избежать, если бы я вовремя взяла себя в руки.

То, что случилось с родителями, — это судьба, здесь я не чувствую себя виноватой. Но тюрьма забрала у нас целых два с половиной года, в которые я могла бы находиться рядом, и возможно, что-то бы сложилось по-другому.

Самое хорошее, что со мной произошло за это время, — это мой ребенок. И в общем все.

Сейчас вместе с Аделиной мы живем в Кирове. С Вовой мы расстались не врагами, мы с ним нормально общаемся — ребенку ведь нужен отец, тем более она его очень любит, а он ее. Я уже успела поработать администратором в кафе, мне было интересно попробовать что-то новенькое после нескольких лет на ферме. Сейчас устроилась продавцом в кулинарию.

Аделине нравится ее новый дом— мы снимаем комнату — но в садик до сих пор ходим с ревом. Я уже к психологу ее водила, мне сказали, что даже взрослым менять коллектив трудно, не говоря уже о ребенке.

В Кирове у меня есть лучшая подруга, это мой самый близкий человек. Я жила у нее первое время после того, как ушла от мужа. Из родственников общаюсь только с двоюродным братом по маминой линии. Когда мои родители погибли, он был в армии. А потом я уехала, и несколько лет он меня искал, даже ездил в Монастырское, но мы тогда уже оттуда уехали. В итоге мы нашлись с ним во «ВКонтакте» и сейчас постоянно на связи.

С дядей я с тех пор не общалась, а в Юрью если и приезжаю, то только на кладбище.

О тюрьме я сейчас вспоминаю редко — только когда переписываюсь или перезваниваюсь с девочками, с которыми мы вместе сидели. А так меня никакие связанные с колонией воспоминания уже не беспокоят.

Так получилось, что сразу после расставания с мужем я познакомилась с одним молодым человеком, с которым очень быстро стала вместе жить. Если честно, я до сих пор очухаться от этого не могу. Единственное, что меня волновало, это как его примет Аделина. Он к ней относится очень хорошо: забирает из садика, покупает одежду. Но она все равно его постоянно сравнивает с отцом, все время говорит: «А вот у меня папа, а вот у моего папы…»

Про то, что я два с половиной года сидела в тюрьме, он пока ничего не знает. У меня пока не поворачивается язык ему обо все рассказать. Но всему свое время.