Считают себя интеллигентами, не стесняются сексизма, уверены в превосходстве над Западом Что мы узнали из книги Элизабет Шимпфесль «Богатые русские: от олигархов к буржуа»

Почти десять лет, с 2008-го по 2017 год, британская исследовательница Элизабет Шимпфесль интервьюировала представителей богатейшего слоя российского общества. Большинство из них согласились говорить только под псевдонимом, но некоторые назвали свои имена. Книга, в которой Шимпфесль исследует представления новой российской буржуазии о себе и о мире, вышла в Oxford University Press. «Медуза» рассказывает о главных итогах исследования.

Элизабет Шимпфесль читает лекции по социологии и политологии в Астонском университете в Бирмингеме. Основная сфера ее научных интересов — элиты и социальное неравенство, а также вопросы, связанные с работой медиа и самоцензурой в постсоциалистических странах.

Богатые россияне считают себя наследниками советской интеллигенции

Главный вопрос, который интересует Шимпфесль, — как представители верхнего слоя российского общества обосновывают свое право на богатство? В отличие от западной буржуазии, свое состояние они не наследовали от семьи и, как правило, не скапливали, создавая что-то новое — они получили то, что было создано еще до них, в советское время.

Свое исключительное положение многие из них легитимизируют, подчеркивая, что выросли в семьях советской интеллигенции. Интеллигентное происхождение, по словам Шимпфесль, компенсировало ее собеседникам недостаток аристократических корней.

Обязательный атрибут интеллигентного человека — «культурность». Это набор повседневных привычек вроде походов в театры и чтения книг, больше касающихся стиля жизни, чем моральных установок. Но главное, это принадлежность к определенному узкому кругу.

Собеседник Шимпфесль, скрывающийся под псевдонимом Владимир, 40-45 лет, «ненавидит ординарных людей, если не человечество в принципе, и делает исключение только для русской интеллигенции». Он сетует на то, что она «почти исчезла». «Если я и отношу себя к какой-то группе, так это к 100 или 200 людям, которых еще можно в России назвать интеллигентами», — говорит он, «запивая органические хлопья соевым молоком в только что открывшемся био-кафе».

Интеллигенцию Владимир определяет как «подлинную элиту, которая никогда не торговала душой и не сотрудничала с властными структурами». Именно эта уверенность позволяет богатым россиянам конструировать свою биографию по принципу «из грязи в князи», доказывая, что они просто лучше воспользовались теми возможностями, которые были у всех остальных постсоветских людей.

Между тем, утверждает Шимпфесль, в послевоенное время круги интеллигенции, партийной номенклатуры и чекистского офицерства все теснее переплетались. Из высшего слоя советского общества выпадали только диссиденты (Владимир относится к ним с явным презрением и утверждает, что его родители были «слишком культурны», чтобы становиться политическими активистами). У будущих миллиардеров действительно не было материального стартового капитала, но его с успехом заменили социальные связи.

Объясняют свой успех «генами» и «волей Божьей»

Пока Запад в 60-70-е годы завоевывали идеи, согласно которым репрессивные иерархии устанавливались в обществе по воле людей, а не природой или биологией, в СССР, напротив, все шире распространялась своеобразный социал-дарвинизм, пишет Шимпфесль. Коммунистические идеологи твердили, что в Советском Союзе все соответствует «естественному ходу вещей», при этом само общество становилось все более консервативным. С верой в то, что «все действительное разумно», и росли будущие миллиардеры. Неудивительно, что в этой логике они объясняют и собственный успех.

Одно из самых распространенных объяснений — «хорошие гены». Другое — «воля Божья». И то, и другое, на первый взгляд, принижает их собственные заслуги, но зато делает их социальный статус закономерным, превращает их в «избранных». То есть, по сути, служит той же цели, что и обращение к интеллигентским корням.

Лишь немногие, подобно владельцу Московского кредитного банка Роману Авдееву, говорят об удаче. «Признать стечение обстоятельств в качестве основного фактора значило бы обесценить их версию успеха как заслуженного», — отмечает Шимпфесль.

Не любят говорить о благотворительности

Важное отличие в менталитете западных и российских богатых людей— отношение к благотворительности. Если на Западе филантропия является важной частью публичного имиджа многих представителей верхушки общества, то в России о ней говорить не принято. «Благотворительность должна быть незаметным личным делом», — объясняет исследовательнице бизнесмен и политик, фигурирующий в книге под псевдонимом Сергей, который уверен, что «хорошо и этично, когда это делается для себя, но не для того, чтобы продвигать себя».

Причины непубличности русской филантропии Шимпфесль видит, с одной стороны, в православной традиции, требующей «не светить» собственным богатством, а с другой, в путинском режиме, который с подозрением относится к любым некоммерческим организациям

Само же участие в благотворительности имеет ту же прагматическую составляющую, что и на Западе. С ее помощью богатые люди доказывают свои гражданские и человеческие добродетели. Но в Европе и Америке эти усилия направлены на общество, а в России, где общественное мнение значит куда меньше, — на собственный круг. Богатым русским важно доказать свои достоинства прежде всего самим себе. К тому же совместное участие в благотворительных проектах создает атмосферу доверия и неформальной связи внутри своего круга.

Ностальгируют по советскому времени — и отправляют детей на Запад

Среди самых богатых россиян ностальгия по СССР распространена не меньше, чем среди всех остальных. У старших из них, считает Шимпфесль, она объясняется все тем же воспоминанием о принадлежности к «интеллигентному кругу». Больше удивляют ее такие люди, как Зиявудин Магомедов, который родился в 1968 году и вырос в эпоху застоя и упадка советской системы. Сейчас против него возбуждено дело и он находится в СИЗО, но исследовательница успела пообщаться с ним до ареста.

«Магомедов говорит, что при советской власти у людей было все кроме частной собственности: мир и дружба народов, превосходное всеобщее образование, стратегическое планирование и укоренившаяся привычка помогать тем, кто оказался в беде», пишет Шимпфесль, добавляя, что он «полон решимости воспитывать детей в соответствии с этими ценностями».

Правда, усваивают эти ценности его дети на Западе: они учатся в школе Хэрроу (ее посещали Уинстон Черчилль и Джавахарлал Неру) и Ладгроув (там учились принц Уилльям и Гарри). Высшее образование они должны получить на Восточном побережье США.

Нечто подобное происходит и в семье Вадима Мошковича — владельца компании «Русагро» и создателя элитной школы «Летово». Он хочет создать лучшие условия для того, чтобы талантливые и мотивированные российские дети смогли реализовать свои способности. Его собственный сын учится в Стэнфорде, дочь — в Англии. Мошкович надеется, чтобы оба вернутся в Россию.

Презирают политкорректность

Шимпфесль общалась с несколькими богатыми геями. Один из них (открытый гей, который предпочел выступать под псевдонимом Глеб), уверяет, что, как бы ни была распространена гомофобия в России, «в большом бизнесе вообще никого не интересует сексуальная ориентация». Более того, в Москве, по его словам, принадлежность к гей-сообществу «вошла в моду».

При этом его взгляды на защиту прав меньшинств в западном стиле не сильно отличаются от современного дискурса российской власти. «Для того, чтобы продемонстрировать свою поддержку, мои партнеры по бизнесу сделали очень глупую вещь, — рассказывает Глеб. — В центр стола со множеством флажков они поставили радужный флаг. Я велел им немедленно убрать его. Извините, но это какая-то ерунда! Мой секретарь болеет за «Зенит», поставьте их флажок. Иногда защита прав геев доходит до абсурда!»

Нелюбовь к западным политкорректным практикам разделяет и предприниматель с псевдонимом Арсений, еще один открытый гей, с которым беседовала исследовательница. По его мнению, политкорректность подавляет интеллект, оригинальность и индивидуальность, которые прекрасно развиваются в России.

Не стесняются своего сексизма

С тем же неприятием богатые русские относятся и к идее гендерного равноправия. «Я — сексист», — ответил 48-летний Борис (это псевдоним) на вопрос Шимпфесль, выступает ли он против прав женщин в принципе. «Сексист — это не тот, кто любит секс», — пояснил он «с абсолютно серьезным лицом».

«Если бы Господь хотел, чтобы мужчины и женщины были бы одинаковы, он сделал бы их одинаковыми, — рассуждает Борис. — Но поскольку он этого не сделал, у него, очевидно, были свои причины. Поэтому у нас разные права и обязанности, нравится это кому-то или нет. Я должен обеспечить моей семье безопасность, зарабатывать деньги, защищать их. У женщин другие обязанности, и заработок не относится к их числу».

«Меня рассмешило, — пишет Шимпфесль, — что он упомянул Бога, хотя за пять минут до этого говорил, что абсолютно не религиозен».

При таком подходе один из немногих шансов для женщин выйти из тени своего мужа наступает, когда тому наскучит его бизнес. Но поскольку это случается, по наблюдениям исследовательницы, все чаще, то и уровень эмансипации представительниц высших слоев общества тоже растет. И тем не менее, она все еще воспринимается с подозрением.

Леониду (псевдоним) за 80, он приводит пример: «Я знаю одну женщину, не хочу называть ее имя». На мгновение он замолчал, но потом продолжил: «Очень молодая женщина, может быть, номер один в стране, очень талантливая, входит в президентское окружение. Но у нее нет семьи!» Леонид снова умолк для придания веса своим словами и сказал очень медленно, отчетливо проговаривая каждый звук: «Это неправильно!»

Имя женщины не названо.

Уверены в превосходстве России над Западом

Многие годы российские бизнесмены были впечатлены и очарованы Западом, но со временем наступило разочарование. Основатель «Вимм-Билль-Данн» Давид Якобшвили рассказывает, что очень пострадал от западных банкиров, которых называет «грабителями и жуликами». «Они улыбаются так, будто вы лучшие друзья, а потом они предают тебя».

Другие собеседники Шимпфесль признаются, что испытывали комплексы перед жителями западных стран, которые, по их уверениям, довольно быстро трансформировались в чувство превосходства над ними.

«Многие из тех, с кем я работал, делали вид, что понимают больше, чем на самом деле», — говорит 60-летний инвестор, названный Александром. Банкир, фигурирующий в книге как Кирилл, уверяет, что Москва предлагает такие возможности, которых не найти нигде больше в Европе (вся его семья переехала в Германию).

31-летний сын олигарха Григорий уверен, что российская элита ближе к народу и больше заботится о нем, чем западная: «Я знаю, о чем говорю, потому что сам вырос сначала во Франции, потом в США». Совладелец «Акадо» Юрий Припачкин считает, что молодость российского капитализма — еще одно доказательство превосходства над Западом: то, что там складывалось столетиями, здесь появилось за пару десятилетий.

Один из героев книги — телеведущий Дмитрий Киселев. Из разговоров с Шимпфесль можно узнать, что у него было шесть жен, и одна из них — англичанка.

«Когда я говорил «красный» и она говорила «красный», мы имели в виду совершенно разные цвета, — рассказывает он. — Для нее «быстро» значило одно, для меня — совершенно другое».

Его старший сын учился в школе Блоксхэм в британском Оксфордшире, и Киселев «об этом очень пожалел». Это вторая-третья по цене школа в Великобритании. Сын Киселева остался недоволен временем, проведенным там, поскольку очень страдал от «строгой дисциплины». «Он чувствовал себя так, будто служит в армии, — вспоминает журналист. — Он был очень счастлив, когда вернулся, и сказал: «Теперь я снова в свободной стране».

Богатые россияне не так уж сильно отличаются от соотечественников

Российские миллиардеры самыми разными способами демонстрируют свои отличия от представителей остальных страт общества. Например, подавляющее большинство из них никогда не спускается в московское метро, видя в нем атрибут бедности. Хотя некоторые активно используют его в других городах и приучают не пренебрегать метро своих детей.

Еще один атрибут «исключительности», унаследованный от первых лет после падения «железного занавеса», — отмечать на карте города и страны, в которых они побывали, даже теперь, когда исследован (и обычно неоднократно) уже весь мир. Наконец, собеседники Шимпфесль по много раз переносили встречи, иногда в последний момент, а потом заставляли ждать себя часами — «социологи считают, что нет лучшего способа продемонстрировать свое превосходства, прямо не говоря о нем», пишет исследовательница.

Но установки самых богатых людей России как класса, возможно, не так уж сильно отличаются от тех, которые характерны для других россиян. «Приверженность laissez-faire сочетается с верой в сильное государство, атеизм с религиозностью, социал-дарвинизм 90-х с путинским патернализмом, восхищение пиночетовской диктатурой с продвижением демократических ценностей, космополитизм образа жизни с патриотизмом военного свойства, модернизм с традиционализмом».

Шимпфесль считает, что они стали «доминантным классом» в понимании французского социолога Пьера Бурдье, то есть таким, для которого «помимо экономического превосходства, характерна экономическая и социальная гегемония и способность навязывать обществу собственные представления».

Ее собеседник по имени Петр, занимающийся ритейлом и выросший в семье московской интеллигенции, формулирует это так: «Высокий уровень, которого я достиг, не только дает мне доступ к комфорту и роскоши, но и позволяет давать им адекватную оценку».

Исследовательница не пишет об этом прямо, но из ее рассуждений вполне можно сделать важный вывод. Антизападничество и консерватизм зачастую приписывают сочетанию интересов властей с настроением широких групп населения. Но они вполне соответствуют установкам и самых богатых слоев российского общества, если вообще не являются их следствием.