Image
истории

«Безнадежность такая, будто ты никогда ничего хорошего не делал» Основатель «Луркмора» Давид Хомак — о своей депрессии и о том, зачем говорить о ней публично

Источник: Meduza
Фото: личная страница Давида Хомака в фейсбуке.

Мы рассказываем честно не только про войну. Скачайте приложение.

22 мая Давид Хомак, основатель интернет-энциклопедии «Луркмор», в 2014 году уехавший из России в Израиль из-за проблем с Роскомнадзором и Центром по борьбе с экстремизмом, написал пост в своем блоге на Medium. Он рассказал, что уже долгое время находится в депрессии; кроме того, у Хомака начались серьезные проблемы с памятью, которые мешают ему жить и работать. «Основное мое занятие сейчас — спать по 16–18 часов в сутки, и это я даже не особенно на таблетках», — сообщил основатель «Луркмора». Спецкор «Медузы» Полина Еременко поговорила с Хомаком о его состоянии — и о том, почему он решился о нем публично рассказать.

— Когда вы поняли, что вам нехорошо?

— Проблемы начались лет пять назад, когда я вступил в открытый конфликт с государством российским. Появилась тревожность, я начал не справляться с рабочими обязанностями. Сложно жить в квартире с тремя котами и ожидать в шесть утра звонка от полиции. Я каждую неделю получал письма о запрете проекта [Lurkmore]. Пытался как-то держать его на плаву и бороться с цензурой, но по итогу бросил в России вообще все, собрался и уехал практически с рюкзаком. То есть я сейчас пытаюсь продать мотоцикл, который я там оставил.

— «Луркмор», ваше детище, — очень смешной сайт, да и вы сами в соцсетях всегда много шутили. Как юмор сочетается с этой тревогой?

— В какой-то момент ирония переходит в то, что тебя начинают ненавидеть. «Шарли Эбдо» в конце концов расстреляли из автоматов. То есть ты занимаешься иронией вполне себе легко и весело — а когда к тебе в шесть утра вламываются менты, начинаются обыски по твоему делу… Ирония остается, но и тревожность появляется. Потому что чуваки начинают играть серьезно. А когда тебе в отделе говорят: чувак, сдавай всех, кто пишет на твоем сайте, — в этот момент ирония выключается, потому что ты-то шутишь, а они — нет.

«Луркмор» — это вполне себе серьезный экспериментальный проект по свободе слова. То есть никто его так не рекламировал, но для меня это было очевидно. Понятно было, что мы доиграемся до какого-то предела, потом это придется свернуть и оставить в покое.

— Переезд в Израиль помог борьбе с тревожностью?

— На самом деле нет, потому что ты оказываешься в чужой стране, не зная языка. В Израиле четверть населения, конечно, говорит по-русски, но во всех интеракциях с государством от тебя ждут, чтобы ты разговаривал на иврите, который я, естественно, никогда в жизни не учил. И вообще переезд оказался большой неожиданностью для меня, потому что я никогда не собирался уезжать из России. Просто мои адвокаты сказали — чувак, jump! А после переезда я стал теряться, мне было тяжело справиться с тяготами и лишениями.

В России были друзья, и они тебя вытаскивали — покупали билет в Ростов, ты к ним приезжал на несколько дней и зависал. У меня в Израиле есть знакомые, но я не могу прийти к ним на диван и начать жаловаться на жизнь. И они не могут ко мне прийти на диван, чтобы я пожаловался на жизнь, не могут отобрать у меня паспорт, чтобы купить билет на поезд до Днепра.

— Почему вы сейчас решили рассказать о своем состоянии публично?

— Я сижу с Нового года без работы, без денег, без ничего. У меня заблокированы все карточки, все банки мне заблокировали кредитную линию. В общем, я в достаточно безнадежной ситуации. Тревожность — такое состояние, когда ты не можешь делать ничего. Это медицинское состояние. Попытка справиться с тревожностью упирается в следующую тревожность. Мне тяжело формулировать, не очень быстро соображаю. Я довольно тупой сейчас. В таком состоянии кажется, что все очень плохо и ничего не сделать. Это абсолютно нерелевантно тому, что происходит вокруг тебя. Безнадежность такая, как будто ты никогда ничего хорошего не делал.

— Вы один живете в Израиле?

— Я с женой и братом живу.

— Они вам помогают?

— Ситуация стала совсем критической — человек в депрессии действует на нервы всем родственникам, очевидно. У меня характер и так не сахар, [а сейчас] совсем он у меня испортился. В депрессии у всех такой характер — ты начинаешь обижаться на шутки.

— Что вы собираетесь дальше делать?

— Лечиться и искать работу. Что еще делать в такой ситуации? Я все эти пять лет как-то здесь работал, что-то делал. То есть это не то чтобы я здесь пять лет болел.

— Что говорит врач?

— В Израиле совсем другое отношение к психиатрии. Здесь большинство людей получают диагноз в районе школы — это иначе влияет. Здесь в армии служат практически все, включая людей с психическими заболеваниями. Все социализированы, включая людей с достаточно заметными отклонениями, включая физические, — это здесь как-то иначе воспринимается.

Мои проблемы вообще не вызывают [реакции]. Я неврологу говорю: у меня проблемы с памятью. Невролог меня посмотрел и говорит: ну слушайте, естественно, у вас проблемы с памятью — такая тревожность к ним приводит.

— Как люди отреагировали, когда вы рассказали о том, что переживаете?

— Ничего неожиданного. То есть какой-то хейт-мейл я получил, но это нормально, я довольно публичный человек, я все время его получаю. А так в основном положительные отзывы. «Чувак, держись» и все такое.

На самом деле я не первый раз пишу про то, что у меня проблемы с психикой. Выход из шкафа заключается в том, что мои проблемы обострились до предела.

— Какую поддержку вы получили за эти сутки?

— Важно было просто выйти из шкафа. Плюс мне накидали около 10 тысяч шекелей. Я не ожидал таких результатов. Это несколько откладывает мою голодную смерть. Не то чтобы она прямо мне угрожала, но этого хватит, чтобы расплатиться с некоторыми долгами. Ситуация была совсем критической.

— Работу не предлагали из России?

— Что-то предлагали. Я хреново выслушивал, потому что на это не было ни сил, ни времени.

— Если вернуться в Россию, вам может стать лучше?

— Нет. Без кардинального изменения ситуации в России стать лучше просто не может, потому что для этого нужно как-то поменять Россию. Не то чтобы я не пытался.

— Вы себя чувствуете забытым в Израиле?

— Чувствую, но это проблема всей российской прессы. Она действительно потрепана, забыта и на краю. Когда я чуть прихожу в себя после приступов депрессии, я понимаю, что проблема всей российской прессы в том, что она действительно на краю.

— Вам сложно дается этот разговор? Я бы не хотела на вас давить.

— Нет, я просто говорю, я довольно медленный и тупой. Я как бы не очень соображаю. Это непривычно, обычно я достаточно быстро соображаю. Вот, собственно, проблема, с которой я вышел к людям. Я туплю, мне это мешает.

— Хорошо. Если вдруг вы что-то потом вспомните, что захотите добавить, напишите, пожалуйста.

— Если вспомню, да, спасибо.

— Я не хотела над вами посмеяться, если что.

— Нет, это я смеюсь.

Полина Еременко