«Лето» Кирилла Серебренникова: коллективный сон о минувшей эпохе В Каннах показали фильм арестованного российского режиссера о Викторе Цое и Майке Науменко

В конкурсной программе Каннского кинофестиваля показали фильм Кирилла Серебренникова «Лето» о зарождении андеграундной рок-сцены в начале 1980-х. Главные герои картины — музыканты Виктор Цой и Майк Науменко и жена Науменко Наталья. Кинокритик Антон Долин считает, что лиричное и музыкальное «Лето» — лучший фильм режиссера, который с августа прошлого года находится под домашним арестом.

Как еще начинать статью о Кирилле Серебренникове, если не с адвокатской речи? А в роли обвинителя на этот раз — не карательные государственные органы, а уважаемый человек и один из узнаваемых героев фильма «Лето» Борис Гребенщиков. Все слышали, запомнили и неоднократно повторили его слова о сценарии «Лета»: мол, герои — «дешевые московские хипстеры, ориентированные только на секс и бабки». Возможно, текст после критики БГ успел измениться, но результат парадоксален: единственное, чем абсолютно не озабочены персонажи «Лета», — это секс и деньги. Перед нами чистые, наивные, отчаянно романтические молодые люди, не желающие идти на любые компромиссы. Что до секса (мини-спойлер), то он на экране ограничен единственным, по-школьному целомудренным поцелуем. 

Второе обвинение, хлесткое «ложь от начала и конца», вызывает еще большее недоумение. Картина — игровая, а не документальная, и корректно ли называть художественный вымысел ложью? Да, Гребенщиков был свидетелем событий, описанных в фильме, а Серебренников и его соавторы сценария Михаил и Лили Идовы — нет. Но ведь в центре «Лета» — отношения Майка Науменко с его женой Натальей и начинавшим в те годы профессиональную карьеру Виктором Цоем; все ключевые сцены происходят в квартире Науменко, в отсутствие Гребенщикова. Единственная живая участница — сама Наталья Науменко — была главным консультантом фильма, и ей можно доверять как минимум не меньше, чем лидеру «Аквариума». 

Главное же — отчетливое намерение режиссера отграничиться от исторических фактов, наполнив картину вымышленными эпизодами, сновидческими клипами на музыку любимых Науменко и Цоем западных рок-групп. В советской электричке хором поют «Psycho Killer» Talking Heads, в троллейбусе — «The Passenger» Игги Попа, под дождем на улице — «Perfect day» Лу Рида. В действие введен специальный персонаж, носитель брехтовского духа остранения — Скептик. Застегнутый на все пуговицы, он будет критиковать рокеров за прекраснодушие, говорить в камеру об исполнителе роли Цоя «не похож» и, главное, всегда иметь наготове табличку, написанную то ли краской, то ли кровью поверх передовицы газеты «Правда»: «Этого не было». 

Скептик прав не во всем. Кое-что было. К тому же, кореец Тео Ю очень похож на Виктора Цоя, а Рома Зверь, чье участие в картине вызвало гул неодобрения у фанатов Майка Науменко, не просто напоминает прототипа, но и потрясающе (и очень похоже) за него поет. Оба органичны в своем актерском неактерстве, но самая выразительная звезда «Лета» — Ирина Старшенбаум, практически неузнаваемая после «Притяжения».

Ее героиня неброско обаятельна, негромко убедительна, красива какой-то нездешней странной красотой — обоих рокеров, так ей увлеченных, нетрудно понять. Вслед за ними в нее будто влюбляется камера, а за камерой — и зритель, перестающий задаваться бессмысленным вопросом об «исторической правде». Допустим, неназванные Артемий Троицкий и Гребенщиков (тут — просто «Боб») в фильме моментально узнаются, а другие персонажи являются на правах живых обобщений, будь то радушная хозяйка квартирника (Лия Ахеджакова), панк в тельняшке (Александр Горчилин) или гитарист Леня (Филипп Авдеев). Кто они на самом деле, неважно. Они, как и все «Лето», — наш коллективный сон о минувшей эпохе и ушедшей на дно Атлантиде советского рока до его превращения в шоу-бизнес. 

Конечно, здесь найдется, к чему придраться. Картина не глобальная, а, наоборот, подчеркнуто локальная. Она не будет полностью понятна тем, кто ничего не знает о советской эпохе застоя и подпольном рок-движении: недаром директор Каннского фестиваля Тьерри Фремо, объявляя об участии «Лета» в конкурсе, знаменательно смешал брежневское время со сталинским. Здесь есть нарочито бесформенные фрагменты, в которых спрятана деликатно намеченная лирическая интрига. А еще несколько финалов, будто рок-группа по просьбе фанатов выходит на сцену на бис, еще и еще, потеряв счет времени. И все равно последняя сцена фильма — Цой на сцене, Майк и Наташа в зале — убивает наповал. В том числе поэтому придираться не хочется. Несовершенства «Лета» обаятельны, они делают его живым.  

Определенно лучший фильм Кирилла Серебренникова адекватно отражает уникальную многофункциональность своего автора. Это и постмодернистская рок-опера, и ностальгический реквием по поколению последних русских дворников и сторожей, и атмосферная история любви, нежно снятая в преобладающей черно-белой гамме Владом Опельянцем. Кажется, Серебренников наконец преодолел в кино свою тягу к театральности. С другой стороны, сцена и закулисье рок-клуба напомнят театральные сцену и закулисье, а певец и музыкант — тот же театральный артист. Так и актеры «Гоголь-центра», которых в «Лете» немало, в спектаклях Серебренникова регулярно оказываются певцами и музыкантами. 

Отдельным интересным квестом может стать поиск автора и его позиции внутри псевдоисторической вселенной фильма. Найти здесь Майка и Цоя, Боба и Свина — задача элементарная, а вот пойди-ка отыщи Серебренникова. Уместно вспомнить, что режиссер к моменту ареста находился на пике творческой активности, одновременно заканчивая три разных проекта. Все они были завершены по его указаниям уже в процессе «театрального дела», ни на одну премьеру сам Серебренников так и не попал. Это сильнейшие «Маленькие трагедии» в «Гоголь-центре», хитовый балет «Нуреев» в Большом театре, а теперь еще и «Лето». Во всех трех главная тема — место художника в этом мире, его драматическая неспособность увидеть себя со стороны, найти рациональное применение своему дару, защититься от доносчиков, завистников, посредственностей. 

В «Лете», будто завершающем непроизвольную трилогию, этот лейтмотив подан с наибольшей элегантностью. Здесь есть сценки, в которых честные обыватели пытаются увещевать бесстыжих рокеров (и первым из таких увещевателей оказывается безымянный персонаж Александра Баширова, незабвенного «майора» из «Ассы», где миру был явлен тридцать лет назад еще живой Виктор Цой), но в целом ни о какой борьбе с режимом или противостоянии ему в фильме нет и речи. Ни Науменко, ни Цой, ни Серебренников не сражаются с системой. Они просто живут и творят так, будто ее не существует, и слышная им одним музыка T. Rex без труда заглушает громогласный гимн СССР. Именно эта позиция делает их чужими и враждебными любой власти, брежневской или путинской. Какой бы ни была конкретная подоплека «театрального дела», можно не сомневаться, что эта чуждость лежит в его основе.

Науменко и Цой в «Лете» представляют два пути советского контркультурного художника. Первый — адепт просвещения, остро осознающий вторичность своего неконвертируемого творчества, вдохновленного лучшими образцами англоязычного рока. Одна из самых чудесных сцен в фильме — та, в которой его герои косплеят обложки культовых западных альбомов, от Боуи до Pink Floyd, от The Beatles до Blondie. Второй — недоучившийся пэтэушник, стихийный талант, у которого тоже нет шансов быть услышанным за границами родины, но он к этому и не стремится — а потому его до сих пор горланят по подъездам, какое уже по счету поколение. Но одного нет без второго; их благородная дружба, а вовсе не противостояние, составляет драматургический каркас фильма. Этот союз —хрупкая сила, которую советский «клуб одиноких сердец» бросает против монолитной серости застойных будней. 

Вряд ли может быть два мнения о том, что пожелать сегодня Кириллу Серебренникову: пусть морок поскорее рассеется и режиссер окажется на свободе. Фильму тоже хочется пожелать лишь одного. Нет, не «Золотой пальмовой ветви». «Лету» нужен адекватный зритель, способный выключить кино из многочисленных контекстов (исторического, правозащитного, фестивального и т. д.) и получить удовольствие — как от концерта старой, любимой, знакомой наизусть музыки, которая неожиданно прозвучала свежо, будто в первый раз.