«Границу дозволенного я обозначить не могу»  Эксперт-лингвист Игорь Огорелков — о том, какие посты в соцсетях могут считаться экстремистскими

В России ежегодно растет число преступлений, связанных с экстремизмом и призывами к нему. По данным информационно-аналитического центра «Сова», в 2016 году было возбуждено 563 уголовных дела, в 2017-м — 658. Большинство фигурантов таких дел — граждане, высказывавшиеся о политике на своих страницах в социальных сетях; жалобы в Европейский суд о незаконном преследовании за слова правозащитники исчисляют десятками. В основе многих приговоров по статьям, связанным с экстремизмом и с призывами к нему, лежит лингвистическая экспертиза, — как правило, она делается в рамках следствия, и выводы экспертов не противоречат обвинению. Журналистка «Медузы» Ирина Кравцова поговорила с начальником отдела лингвистических экспертиз Московского исследовательского центра Игорем Огорелковым и попыталась выяснить, что же все-таки является экстремизмом в соцсетях, а что — нет, но четких ответов не получила.

19 апреля в Институте русского языка имени Пушкина в Москве состоялся семинар, посвященный проведению психолого-лингвистической экспертизы при рассмотрении дел, связанных с экстремизмом. Его участники — профессиональные эксперты-лингвисты и представители научно-исследовательских институтов при силовых структурах — говорили о том, что единого метода проведения таких экспертиз в России до сих пор нет. В семинаре, в частности, принимали участие эксперты Московского исследовательского центра, поэтому «Медуза» обратилась за пояснениями о работе экспертов по резонансным делам об экстремизме к ним.

— Почему количество уголовных дел, связанных с призывами к экстремизму, растет?

— Больше людей стали сидеть в интернете. Раньше мы анализировали книги, листовки и плакаты. Когда все перешли в интернет, мы стали анализировать интернет-контент — и тут перед нами открылось непаханое поле.

— У вас и у других экспертов в разных центрах и регионах есть какие-то общие критерии или алгоритмы, позволяющие вам сделать вывод, есть экстремизм в публикациях или нет?

— У МВД, Следственного комитета, Министерства юстиции и частных экспертных организаций имеются свои методики. Они, к сожалению, отличаются друг от друга, и до сих пор нет единого межведомственного подхода к анализу материалов, которые исследуют на наличие признаков экстремизма.

Кроме того, с развитием интернета появилось новое явление: поликодовый текст — картинка с текстом. Это сейчас самый ходовой объект нашего исследования, потому что пользователям гораздо легче постить готовые картинки с текстом — и они активно это делают. Дальше таких картинок в интернете станет еще больше, а в настоящее время мы буквально стоим на пороге экспертной революции. Написание методики анализа поликодовых материалов представляется достаточно актуальной задачей.

— И сколько нужно времени на создание такой методики?

— Методика появляется, когда накапливается опыт проведения исследований — не раньше чем через три года. Сейчас для поликодовых текстов пытаются выработать алгоритм анализа, но он не всегда подходит.

 — Приведите пример, когда для поликодового текста — мы же говорим о мемах и тому подобном — может не подойти алгоритм, созданный для экспертизы обычного текста?

— В обычном тексте анализируется только вербальная составляющая, а визуальное изображение может кардинально поменять смысл материала. 

— И чем он будет отличаться?

— Он очень отличается. Картинка с текстом содержит вербальную и визуальную информацию в совокупности. Исследования данного объекта проводят два эксперта — лингвист и психолог. Лингвист выявляет смыслы и оценки, анализирует текст, а психолог определяет, есть ли в публикации конфликт, выявляет социально-психологическую направленность материала. 

Качественный анализ поликодового текста могут сделать только лингвист и психолог в тандеме. При этом характер человека, опубликовавшего текст, не учитывается ни экспертом-лингвистом, ни экспертом-психологом. 

— А зачем методики, если можно просто смотреть, как применяется 282-я статья на практике?

— Мы читаем Уголовный кодекс, знаем, как называются экстремистские статьи, — например, та же статья 282 УК РФ, изучаем экспертный опыт государственных и негосударственных учреждений — и уже потом, учитывая данную информацию, пишется методика.

— Мы недавно публиковали историю орловского учителя Александра Бывшева: его осудили за стихотворения, в которых обнаружили экстремизм. Интересно в этой ситуации то, что следствие заказало экспертизу в местном университете, а суд потом запросил еще одну — в Московской гильдии независимых экспертов. Одни эксперты нашли в стихотворениях экстремизм, а другие — нет. Как бы вы могли это объяснить?

— Экспертизу может проводить и эксперт государственного экспертного учреждения, и частный эксперт, имеющий специальные познания в области лингвистики и психологии. При этом, даже имея высочайшую квалификацию ученого-лингвиста, потенциальный частный эксперт может не иметь опыта проведения психолого-лингвистической экспертизы. Качественное заключение эксперт может сделать только при условии, если у него есть сертифицированная методика, опыт, специальные знания. 

— Где грань между свободой слова и экстремизмом?

— Является ли высказывание экстремистским или нет, определяет суд. Эксперт дает лингвистическую или психологическую оценку представленных материалов. В статье 282 УК РФ написано, что нельзя разжигать ненависть, но люди-то сейчас ученые стали, редко кто открыто призывает. А свобода слова — это неотъемлемое право любого гражданина РФ, согласно Конституции.

— А если человек хочет написать на своей личной странице, что его страна ведет войну с другой, и поддерживает граждан страны-противника, а позицию своей страны не разделяет. Человек просто делится своим мнением, он не призывает никого ни с кем бороться. Это экстремизм?

— Каждый случай нужно смотреть в отдельности, четких маркеров и алгоритмов нет. Нельзя просто взять картинку или текст и сказать — так можно, а так нельзя, потому что есть очень много других факторов.

— А может человек написать на своей странице, что занимает позицию, отличную от позиции государства, призывая при этом поддержать его?

— При анализе высказывания учитывается много факторов. Например, где размещено ваше высказывание — в публичном пространстве, СМИ или где-то еще. Если не хотите внимания [со стороны правоохранительных органов] — не пишите лишнего. Тем более в социальных сетях. Вы должны думать не только о том, что вы вкладываете в свое высказывание, но и о том, как его воспримут. Одно дело, вы у себя дома на кухне маме сказали о чем-то, а другое дело, если вы разместили это.

— Так где у нас граница дозволенного?

— Человек должен понимать, что он делает в интернете, для чего он туда заходит. Границу дозволенного я обозначить не могу.

 — Бывает такое, что вы читаете в прессе, что человека осудили по 282-й статье, и пожимаете плечами: ну а здесь-то преступление в чем?

— Я не имею информации, за какой материал человека осудили по статье 282. В федеральном списке экстремистских материалов как таковых текстов нет, там только названия.

— Но вы же читаете СМИ, видите контекст. Например, жительницу Красноярска приговорили к двум годам условно за картинку, которую она поместила в закрытый альбом во «ВКонтакте», он был доступен только ей. Это же почти как с мамой на кухне: не публично, к вражде нет призыва.

— В моей практике не было, чтоб я сокрушался по поводу несправедливо вынесенных решений. 

— Означает ли это, что я в принципе не могу пользоваться своей страницей в социальной сети как площадкой для публикации своего мнения?

— Для выражения своего мнения можете. Но лучше не переходить границы правового поля.

— А если я закрою доступ к своим записям во «ВКонтакте» от всех?

— А какая у вас есть уверенность, что его никто не увидит? Это как, знаете, человек получает в Сбербанке карточку и думает, что только он ею может воспользоваться. 

— У вас нет ощущения, что правоохранительные органы несправедливо применяют 282-ю статью? Что она сама по себе несправедлива, потому что позволяет преследовать за высказанное мнение?

— Я эксперт, я оцениваю материалы. Эксперт не дает правовую оценку материалам, и его политические взгляды в данном случае не имеют решающего значения.

— Это не политические взгляды, это экстраполирование вашей личной работы в контекст происходящих в стране событий.

— Я должен быть объективен в анализе материала, который предоставляют правоохранительные органы. 

— Имеет значение, кто публикует пост с призывами к разжиганию той или иной розни — человек либеральных взглядов или разделяющий политику государства?

— При анализе материала принимается во внимание коммуникативная цель публикатора, социально-психологическая направленность материала. Выводы по материалам даются на основании утвержденной методики.

— Угроза превратить США в радиоактивный пепел — экстремизм?

— Мы как эксперты не определяем, является ли высказывание или текст «экстремизмом» или нет. Решение по признанию материала экстремистским принимает суд. Что касается данного конкретного случая, то призыва сжигать тут нет, но нельзя анализировать высказывания, вырванные из контекста, — иначе можно допустить ошибку. 

— Если эта грань настолько тонка, должна ли быть такая строгая уголовная ответственность? Получается, вы сидите за столом и решаете вопрос: прямой тут призыв или только косвенный — а против человека уголовное дело возбуждено, его в тюрьму посадить могут.

— Должны быть единые межведомственные методики, в которых было бы четко сказано, в каких поликодовых текстах содержатся лингвистические и психологические признаки, например, возбуждения ненависти, вражды, а в каких — нет.

— Нет таких методик, вы сами говорили.

— Единых межведомственных методик по поликодовым текстам — нет.

— Тогда вы как эксперт признаете, что не можете в ста процентах случаев объективно установить грань дозволенного.

— Ну, так с любой экспертизой. Вы так говорите, как будто одна лингвистика — субъективна, а все остальные экспертизы — точные. Экспертиза по определению почерка тоже не стопроцентная — зависит от качества объекта. Так же и у нас — не все же идеально.

— А вы сталкивались с давлением правоохранительных органов? В их заинтересованности в результатах экспертизы?

— Нет, это исключено. Как вы себе это представляете?

— Бывает ли такое, что эксперт вступает в сговор со следствием и…

— Нет, это исключено! Каждый эксперт — профессионал, он дорожит своей репутацией. Какой же это эксперт, если на него можно оказать какое-то воздействие? Мы оцениваем материал, и другой оценки, кроме объективной, дать не можем, потому что дорожим своим именем, репутацией экспертного учреждения.

— Скажите, в скольких процентах случаев вы принимаете решение, что в присланных на экспертизу материалах есть экстремизм?

— Примерно в половине случаев.