«Тристан и Изольда» в постановке Дмитрия Чернякова: при чем тут «Твин Пикс»? В Берлинской опере показали главную оперную премьеру сезона

В Берлинской Государственной опере прошла премьера новой постановки оперы Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда». Режиссер — самый прославленный российский постановщик Дмитрий Черняков, работающий в основном за границей, дирижер — музыкальный директор театра Даниэль Баренбойм; это их пятая совместная постановка и вторая вагнеровская опера (в 2015 году русский режиссер поставил в Берлине «Парсифаля», главную оперу немецкого композитора). «Тристан и Изольда» — первая премьера на исторической сцене Берлинской оперы, открытой после многолетней реставрации. Антон Долин побывал на одном из премьерных показов — и по просьбе «Медузы» делится своими впечатлениями от спектакля.

Начать хочется со спойлера. Во-первых, потому что спойлер в опере — это бред: сюжет давно известен, и он — не главное. Во-вторых, потому что перед нами тот случай, когда финальное режиссерское решение предсказуемо, но это ничуть не портит впечатления от просмотра. 

Итак, Тристан умрет от инфаркта. Никаких любовных зелий и смертельных ран, нанесенных лучшим другом. Никакой мистики. Никакой магии. Есть ружья и даже меч, но ружья не стреляют, меч не рубит. Немолодой, почти совсем седой герой приезжает в старую квартиру, где он вырос. Ему нехорошо. Друзья хлопочут вокруг, но он не видит их и не слышит, а слышит только старую, бесконечно грустную песенку, сыгранную ему невидимым для остальных музыкантом, — реальности для него больше не существует. Зато ему являются мама и папа, которых он никогда не встречал: отец зачал его и погиб, мать умерла при родах. Когда Тристан в полубреду вспоминает о даме-избавительнице, неясно, ждет он Изольду или саму смерть. 

Третий акт «Тристана и Изольды» — возможно, самой знаменитой и новаторской из музыкальных драм Рихарда Вагнера (слова «опера» он не признавал), — в постановке Дмитрия Чернякова вновь главный. Вновь — потому что так уже было в его версии «Тристана», поставленной в Мариинском театре в 2005 году. Декорация, кажется, другая, обои поменяли цвет, но безошибочно узнается обшарпанная запыленная квартира, сменившая у Чернякова мифический бретонский Кареол, родовой замок Тристана.

На этот раз сцена отделена от зрительного зала вуалью-экраном, на которую на считанные секунды — но эти секунды важны — проецируется видео. В первых двух актах на экране возникают Тристан и Изольда. В третьем — только Тристан со своими родителями. Он слишком давно с ними расстался, он скоро с ними встретится. В XV веке англичанин Томас Мэлори написал роман о рыцарях Круглого Стола (Тристане в том числе) и назвал его «Смерть Артура», хотя речь в нем, казалось, шла совсем не только о смерти. По аналогии с этим спектакль Чернякова мог бы носить подзаголовок «Смерть Тристана».

Главная претензия, которую можно предъявить постановке Чернякова, весьма проста: его спектакль — не о любви. Весь первый акт Изольда (Аня Кампе, одна из лучших Изольд в сегодняшней опере) злится на Тристана, который ей пренебрег и везет ее в жены королю Марку. Обычно режиссеры подчеркивают, как боязлив и почтителен рыцарь, пасующий перед гневом фурии, пока они не изопьют любовного зелья и не сольются в малоприличном экстазе. Но у Чернякова Тристан (мужественный Андреас Шагер, специализирующийся на вагнеровском репертуаре) — легкомысленный и самоуверенный фанфарон, который искренне наслаждается плаваньем на фешенебельной яхте и давно утомлен претензиями нервной дамочки. Что, ясное дело, приводит ее в ярость. Вот она и решает отравить обидчика. Выпив роковой напиток, Тристан и Изольда неожиданно теряют рассудок и валятся на пол в судорогах истерического смеха. Над чем смеются? Вероятно, над самими собой, над утраченными возможностями, над парадоксальностью ситуации, когда любовь случилась слишком поздно и уже не может быть счастливой. 

Но вопрос в том, случилась ли эта любовь на самом деле. Большинство интерпретаторов сходятся на том, что служанка Брангена (великолепен не только голос, но и игра Екатерины Губановой) дала Тристану и Изольде простую воду — волшебства не понадобилось. Спектакль Чернякова наводит на другую мысль. Возможно, они действительно выпили яд? Или его вкусил один только Тристан, как и планировала мстительная Изольда. И весь бесконечно длинный и декларативно бессюжетный второй акт, а потом и третий — лишь кома, ожидание смерти-избавительницы в причудливом лимбе. Ведь текст Вагнера идеально отвечает этой трактовке. Ночь не кончается, день ненавистен. Время растягивается, галлюцинации посещают умирающего одна за другой. Наблюдают за ними и зрители.  

Второй акт начинается со светского приема, с которого гости с королем во главе уезжают на ночную охоту. Тристан и Изольда остаются наедине. Сцена «ночи любви» — вечная проблема для постановщиков: около часа любовники поют, но при этом могут максимум взяться за руки — ничего другого, согласно либретто, между ними не происходит. У Чернякова это превращается в театр абсурда: они будто объясняют друг другу что-то важное, но не могут достучаться до собеседника. Красные обои, приглушенный свет, изображения деревьев — герои сидят в креслах, на Тристане костюм с бабочкой, на Изольде зеленое платье. Это до боли похоже на Черный Вигвам из «Твин Пикса» — пространство между жизнью и смертью, где Дейл Купер застрял навеки в компании своей музы и судьбы Лоры Палмер. А эффектный скорбный великан Марк (датский бас Стефен Миллинг, безупречный и вокально, и актерски), вынужденный разлучить влюбленных, — конечно, страж вечности, Пожарный из того же мистического сериала. 

Последнюю часть пути Тристан должен пройти один. Начинается третий акт с его щемяще-тоскливыми оркестровыми аккордами-волнами в начале. Свет все тусклее, желанная ночь все ближе. В какой-то момент верный друг Курвенал (Боаз Даниэль) щелкает выключателем, и наступает темнота. Но не тишина. 

То, чего придирчивому зрителю может не хватить в прочтении классической оперы Дмитрием Черняковым, совместившего психологизм с абсурдом, сполна компенсирует музыка. Даниэль Баренбойм сегодня, кажется, самый глубокий и тонкий «вагнеровский» дирижер в мире. Он сочетает монументальность канонических немецких интерпретаций с нежностью и нервностью, востребованными в современном мире и, безусловно, содержащимися в музыке Вагнера. Пробуждаемый им мир звуков — особенно в невероятной акустике Берлинской оперы — существует на правах параллельного театра, и там, где режиссер осознанно и последовательно разрушает эффект катарсиса, музыка его возвращает.