Не рекомендуется проявлять свою личность Как живут, работают, зарабатывают и страдают в российских монастырях

Русская православная церковь сама по себе достаточно закрытая организация, а входящие в ее состав монастыри особенно недоступны для внешнего мира — о том, как устроена в них власть и экономика, да и о том, что там вообще происходит, приходится судить в основном по редким рассказам бывших и нынешних монахов. Специально для «Медузы» журналист Ксения Лученко изучила, как устроены российские монастыри.

В силу специфики темы материал состоит из двух частей: там, где это возможно, о жизни монастырей рассказывается на основе существующей открытой информации; в других случаях «Медуза» публикует монологи бывших и нынешних монахов, говорящих о собственном опыте пребывания в монастырях.

Сколько в России монастырей и сколько — монахов?

В Русскую православную церковь на сегодня входит почти тысяча монастырей — 455 мужских и 471 женский. Правда, не все они находятся в России: каноническая территория РПЦ включает в себя и Украину, и Белоруссию, и другие страны бывшего СССР, более полусотни монастырей располагаются в странах дальнего зарубежья. Почти все они создавались (или воссоздавались) с нуля после 1988 года: в позднесоветское время действующих монастырей в РПЦ, считая территорию Прибалтики и Украины, было всего четырнадцать.

Сколько всего людей живут в этих монастырях, неясно: такой статистики не существует. Известно, что женские монастыри обычно больше, чем мужские. В Троице-Сергиевой лавре, по официальным данным, около двухсот монахов; это очень много. (Для сравнения: в одной из крупнейших католических обителей Европы — монастыре Святого Креста в Австрии — 92 монаха.) При этом в Трифоно-Печенгском монастыре, который находится на Кольском полуострове на границе с Норвегией (это самая северная православная обитель), — всего пять монахов, и это не уникальный случай: монастыри, население которых не превышает десяти человек, вполне распространены.

Известные монастыри притягивают паломников и становятся туристическими центрами. Они превращаются в своего рода градообразующие предприятия для населенных пунктов, в которых находятся: местные жители во многом кормятся от монастырей, сдавая жилье паломникам и туристам, обеспечивая их едой и сувенирами. Такую роль играют, например, Оптина пустынь для Козельска, Серафимо-Дивеевский монастырь для села Дивеево, Псково-Печерский монастырь для города Печоры.

В самих монастырях зачастую обитают далеко не только сами монахи. Именно там по традиции расположены семинарии, духовные академии и епархиальные училища; часто на территории крупных монастырей находятся административные органы епархий.

Кто управляет монастырями и перед кем они отчитываются?

Монастыри делятся на две категории по типу управления: ставропигиальные и епархиальные. Ставропигиальные — это крупные и (или) исторически значимые обители, которые подчиняются напрямую патриарху (всего их 33). Остальные монастыри подчиняются непосредственно епархиальным архиереям.

Руководят ими игумены и игуменьи. В древности игуменом мог быть обычный монах, но сегодня игумены всегда имеют священнический сан. Если настоятелем монастыря, «священноархимандритом», считается правящий архиерей (такое бывает в особенно значимых для епархии монастырях), то игумен называется наместником, который от имени настоятеля руководит обителью. У женщин все проще: настоятельницы женских монастырей — матушки-игуменьи, которых назначают из числа опытных монахинь (при этом ведут службы и принимают исповеди в женских монастырях священники-мужчины).

Духовной жизнью монастырей руководят духовники — особенно уважаемые, как правило пожилые, монахи, старцы, которые принимают у насельников исповеди и напутствуют их. В женских монастырях игуменьи советуются с духовником о духовной жизни сестер. Но такой идеальный строй сегодня редко встретишь. Чаще всего игуменья сама руководит жизнью монахинь, а ради исповеди и богослужения архиерей присылает в монастырь обычного священника, который, в свою очередь, слушается игуменью как начальника.

Как правило, монастыри регистрируются в органах государственной власти как юридические лица. У них есть банковские счета, куда приходят пожертвования, а также деньги, которые обители получают за паломническую, торговую или любую другую экономическую деятельность. Как у любого юрлица, у монастыря есть директор и бухгалтер. При этом из-за трудностей с отчетностью и налогообложением небольшие монастыри бывают формально приписанными к крупным и сильным обителям.

Управлением монастырскими делами в Патриархии занимается специальное «министерство» — Синодальный отдел по монастырям и монашеству. Монастырская жизнь регулируется уставом РПЦ, «Положением о монастырях и монашествующих» (его новая редакция была принята в январе 2017 года после долгих внутренних дискуссий) и собственным уставом, который есть у каждого монастыря и утверждается епархиальным архиереем.

Как устроена экономика монастырей?

Очень по-разному.

Есть очень богатые монастыри, живущие за счет паломников. Их обычно привлекают святыни, которые хранятся в монастыре, или старцы, к которым можно приехать на исповедь или за советом. Например, самым богатым монастырем в России принято считать Покровский женский монастырь в Москве, где находятся мощи святой Матроны Московской. Ее культ приводит в монастырь тысячи человек ежедневно (впрочем, никаких официальных оценок капитала монастырей не существует, как и публичной финансовой отчетности). А, например, в Пафнутиев Боровский монастырь в Калужской области, где живет, в частности, победитель «Голоса» монах Фотий, приезжают, чтобы попасть к известному старцу Власию. Паломники оставляют пожертвования в ящиках и кружках, покупают книги, свечи, иконки в свечных лавках, разную монастырскую продукцию: пирожки, хлеб, мед, мыло, которое варят монахи, травяные чаи; чем выше проходимость, тем больше денег остается в монастырской казне.

Монастыри участвуют в ярмарках в разных городах — это приносит небольшим монастырям хороший доход. Большие монастыри получают помощь от губернских программ, от массовых мероприятий типа крестных ходов и от треб — когда к чтимым святыням народ идет за молитвой и оставляет деньги на богослужения. Некоторые монастыри живут только своим хозяйством — это, как правило, деревенские, лесные обители.

Есть монастыри, живущие целиком за счет спонсорских пожертвований. О том, кто спонсирует монастырь, часто можно догадаться, изучив памятные доски с благодарностями, которые принято вешать на стены восстановленных храмов, — например, фонд возрождения Свято-Успенского монастыря в Тверской области возглавляет бывший министр Виктор Христенко, а одним из крупнейших благотворителей Ново-Тихвинского женского монастыря в Екатеринбурге является глава «Русской медной компании» Игорь Алтушкин. Но чаще всего спонсорская помощь приходит в монастырь время от времени и расходуется на ремонт, реставрацию и стройку или приобретение производственной техники — во многих монастырях пекут хлеб, варят сыры.

По большей части монастырям приходится как минимум частично самостоятельно обеспечивать свое существование. У монахов, которые работают на подворьях, довольно трудная жизнь: как правило, они занимаются сельским хозяйством — выращивают овощи, работают в коровниках, на пасеках и так далее. Некоторые мужские монастыри осваивают рынок лесозаготовок; многие обители из построенных или возрожденных в постсоветские годы на деле больше похожи на трудовые артели или колхозы. По сути, послушники ведут образ жизни крестьян или фермеров; при этом чаще всего на послушание в монастыри приходят городские жители, не приученные к сельскому труду.

Как люди попадают в монастыри?

На сайте Московской епархии опубликованы анкеты, которые должны заполнять претендующие на поступление в монастырь. В них перечислены стандартные вопросы для поступающих на работу: паспортные данные, образование, родственники, судимость, военнобязанность. Из неожиданного — «Состоял ли в расколе или в других конфессиях или сектах, в каком качестве» и «Состоял ли в какой-либо политической партии или движении». В списке документов копия всех листов паспорта, военный билет, медкнижка, справка о крещении, рекомендация духовника или настоятеля.

Как правило, в монастырь не принимают несовершеннолетних, людей, у которых находятся на иждивении несовершеннолетние или недееспособные родственники, и замужних/женатых без свидетельства о разводе.

Стандартный путь: желающие принять постриг приходят просто трудниками, то есть бесплатными работниками, мирянами, которые не входят в братию и просто живут при монастыре. Они стараются показать себя с хорошей стороны, объявляют о своих намерениях руководству монастыря, к ним начинают присматриваться внимательнее. Через некоторое время принимается решение о включении в братию и дается благословение на ношение подрясника. С этого момента будущий монах становится послушником. Послушник начинает выполнять монашеское правило, живет по одним правилам с монахами и уже в братском корпусе, а не в паломническом. Ест с братией, а не с трудниками.  

На этих этапах еще можно передумать и вернуться в мирскую жизнь без всяких последствий. По правилам в послушниках проводят не меньше трех лет, однако в 1990-е годы, когда шел бурный рост монастырей и нужны были рабочие руки, постригали быстро и без особого разбора (срок испытания зачастую не превышал полугода). Из-за этого происходило много человеческих трагедий: не только монахами, но и священниками оказывались люди, совершенно к этому не готовые, — и, уходя из монастыря, они становились «расстригами». Ушедшие из монастырей монахи могут участвовать в церковной жизни как обычные миряне; если это иеромонах, священник, то сан снимается.

Роман Лазебников

учитель русского языка и литературы в средней школе, 45 лет, провел в монастыре послушником семь лет

«Я родился в очень маленьком городе в Ленинградской области, где наркотики были частью быта. Когда мне было шестнадцать, умер отец. Меня накрыл страх смерти. Я пошел во все тяжкие, были приводы в милицию и так далее. Мама поняла, что не справляется, и отправила к теткам в Москву. Я поступил в педагогический университет, но опять начались и наркотики, и полукриминальные истории, и беспорядочная половая жизнь. Лет до 25 я жил в полной неосознанности. Как-то даже пытался заходить в храм. Но абсолютно ничего не чувствовал. А тем временем моя тетка познакомилась с игуменом из одного из московских монастырей. И я стал к нему захаживать раз в два месяца и „сливать“ ему свою жизнь. Он смиренно все это выслушивал. Когда я заявил, что хочу в монастырь, он мне долго объяснял, что это не вариант. Но я настаивал, начитавшись у Святых Отцов, что надо не отступать от своей идеи. В конце концов он сдался и сказал: „Ладно, приезжай завтра с вещами“. И отправил меня на подворье в Подмосковье».

Анастасия Горшкова

39 лет, журналист, религиовед, сейчас работает в США, провела послушницей в монастырях три года

«Мгновенное чудо обретения веры произошло у меня в Оптиной пустыни, куда я приехала просто за компанию со знакомыми. Я училась на журфаке, Ветхий и Новый Завет мы проходили в курсе древней литературы, так что о содержании я имела представление. Но именно там, в очереди к мощам старца Амвросия, меня вдруг как ударило: Христос ведь и за меня распялся. Ну и, конечно, я сразу поняла, что жила неправильно и это надо срочно исправлять. Я осталась в Оптиной, в монастырской гостинице, стала присматриваться, как живут монахи, ездила в Шамордино (женский монастырь неподалеку от Оптиной пустыни — прим. „Медузы“). Потом поехала домой, сварила в черной краске все свои нарядные дорогие шмотки, набила багажник этими вещами и книгами и приехала насовсем.

Сначала меня один старец благословил поехать в монастырь под Тулой. А меня там, такую салагу, сразу стали к постригу готовить. Там тогда было всего семь сестер, из них четыре — схимницы, бабушки такие на колясочках. Я была в очень здоровой духовной атмосфере. Бывали, конечно, случаи, когда приезжали девушки с несчастной любовью и завышенными какими-то ожиданиями, но, как правило, случайные люди сразу видели все трудности, которых не замечали те, кто хотел идти за Христом и не видел для себя возможности делать это в миру. Вчерашние кандидатки наук, блестящие выпускницы консерваторий, которые тяжелее дирижерской палочки ничего в руках не держали, преспокойно каждый день мыли посуду на 100 человек — насельниц монастыря, рабочих и паломников. И никто не роптал».

Иеромонах Иоанн

насельник монастыря в средней полосе России; имя изменено по его просьбе

«Я принял постриг 15 лет назад, учась на четвертом курсе института. К тому времени я все свободное время проводил в храме, возле своего духовника. Поэтому для меня это оказалось естественным. Потом рукоположили в дьяконы, через год — в священники. А потом архиерей перевел меня в этот монастырь, где я могу заниматься любимым делом — петь на клиросе, составлять службы. Я никогда не сомневался в выборе своего пути — ни монашеского, ни священнического. Хотя были периоды тяжелых кризисов, когда я жил и служил „на автомате“. Здесь я занимаюсь осмысленным богоугодным делом, а что бы я делал в миру? Ну работал бы от звонка до звонка где-нибудь…»

Какие бывают монахи?

Количество так называемых степеней монашества в разных православных традициях варьируется. В РПЦ, как правило, три степени и три пострига: рясофор (или инок), мантия и схима.

В монастырях существуют обязательные должности. Кроме наместника это благочинный, второе лицо, что-то вроде коменданта; казначей — бухгалтер, эконом — аналог завхоза, келарь — заведующий столовой — и ризничий, отвечающий за храмовое имущество. Все они составляют собор — орган принятия основных решений монастырской жизни, который утверждается архиереем.

Монахи могут быть, а могут не быть священниками. Рукоположенный в священнослужители монах может быть иеродиаконом, иеромонахом (аналог священника, или «иерея», в иерархии белого духовенства) или архимандритом (аналог протоиерея). Но только монах может стать епископом — это высшая степень священства (патриарх — тоже епископ, «первый среди равных»). Поэтому считается, что церковная карьера черного духовенства (монахов) более «перспективная», чем белого духовенства (женатых священников). Впрочем, это не означает, что люди идут в монастырь ради карьеры.

Что люди делают в монастырях? Как устроена их жизнь?

Монастырский распорядок жизни подчиняется годовому и суточному кругу богослужения. Обычно утро в монастыре начинается в пять часов с утреннего богослужения. Посещение обязательно, в некоторых обителях за дисциплиной следит один из монахов, который отмечает присутствие. После литургии насельники перемещаются в трапезную (столовая) на завтрак и около полудня выходят на «послушания» — монастырские работы, которые у всех разные: от уборки территории до ведения бухгалтерии. Дальше обед, краткий отдых — и опять на работу. В пять часов вечера все собираются на обязательное вечернее богослужение. После вечернего богослужения ужин, личное время (используется для чтения, общения), потом монахи собираются на вечернее молитвенное правило в храме или читают его сами по кельям. Есть практика, когда специальный брат обходит обитель и проверяет, чтобы после 23:00 в окнах не горел свет, но обычно все-таки за монахами не следят, как за детьми в лагере.

Распорядок дня одинаков для всех проживающих в монастыре. Но трудники и послушники, младшие братья, могут быть больше задействованы на работах, в том числе и в богослужебное время. Выход за стены монастыря разрешается только по благословению старших братьев. В мужских монастырях часто возникает проблема пьянства, поэтому существует категорический запрет на принесение в обитель алкоголя. Интернет не приветствуется, мобильная связь и доступ в Сеть разрешаются с благословения руководства монастыря. Телевизоров в монашеских кельях нет, только у игумена или старших братьев, смартфоны, компьютеры и интернет — индивидуально, по решению наместника. Сайты монастырей, как правило, делают сами монахи, поэтому, разумеется, у них есть доступ в интернет и навыки работы с ним. В соцсетях довольно много аккаунтов монахов, некоторые их заводят под своим монашеским именем, а некоторые — под мирским, как в паспорте. Слушать музыку в плеере или читать светские книги обычно не возбраняется.

Иеромонах Иоанн

«Примитивное среднестатистическое расписание до крайности простое: утром все раненько встали, сходили на братский молебен, дальше монахи остались на основную службу, а послушники поплелись впахивать (с завтраком или без). Впахивают они до обеда и после: начальство вменяет себе в обязанность следить, чтобы народ не бездействовал (здесь мерилом работы считают усталость). У монахов тем временем есть занятия попроще и благороднее: экскурсии водить, дежурить в храме, свечки крутить, ну или как у нас — преподавать и ездить по социальным учреждениям, а также трудиться в епархиальном управлении.

Можно: все делать по благословению. Нельзя: что-либо делать без благословения (а также — если конкретно — пить, курить и выходить за ворота без нужды; вообще не рекомендуется как-либо отсвечивать, проявлять свою личность). Благословение — краеугольный камень монашеской жизни, которым отбивают необработанную плоть потенциального монаха в целях обретения им главной монашеской добродетели — послушания. Обед и ужин по расписанию: дисциплина — наше все, что ненавязчиво отсылает нас к армейской жизни, по примеру которой игумены — некогда солдатики — и выстраивают монастырскую жизнь (про игумений не знаю: верно, выстраивают свое мировоззрение по послевоенным фильмам о буднях восстановления порушенного советского колхоза). Вечером опять же служба и ужин, после которого свободное время, чтобы помыться-постираться, родным позвонить (мобильники, кстати, послушникам не положены). Далее вечернее правило и отбой. Как правило, с послушниками никто духовные беседы не ведет, воскресные школы не устраивает, их задача впахивать и стараться не повеситься от тоски. Проще сказать: крепостные. Но это их выбор, который они могут изменить в любой момент».

Роман Лазебников

«Среднестатистические истории людей, которые приходят в монастырь, все одинаковые. Либо надо пахать с утра до вечера, как наш отец З.: в 5 утра встал, в 11 вечера упал. Либо начинают страдать. Потому что в монастырь часто приходят уже разрушенные люди. А когда ты разрушен, тебя начинает корежить, колбасить — натуральные ломки. Даже если в монастыре есть по-настоящему духовный человек, как наш игумен, ты все равно останешься один, со всеми своими пирогами разбираться будешь сам, никакой наставник не поможет. Зато в монастыре избавляешься от всех иллюзий, от всего вычитанного в книжках — и видишь себя таким, какой ты есть.

Монахов [там, где я жил] было семь человек. А многие послушники приходили и уходили. Там был свой особый социум, все очень разные. В реальной жизни мы бы никогда не пересеклись. У нас было два лагеря — люмпены и интеллигенция, причем я попал к интеллигентам. Противостояние доходило до смешного. Тогда не было стиральной машины, все стирали вручную. Отец З., представитель люмпенов, ставил тазик как-то так, что отец Р. из интеллигентов его все время двигал. Отец З. по-разному с этим боролся, но в конце концов положил на дно тазика огромные блины штанги, килограммов по 50, сверху налил воды и замочил белье. Когда отец Р. хотел его поднять, он не смог.

При этом в монастырях очень много простых людей без особого интеллектуального запроса. Это очень удобно, комфортно и очень сильно развращает: еда есть, крыша над головой есть, деньги могут давать, бабушки в церкви на тебя смотрят и уважают только за то, что ты одет в подрясник.

В монастыре действительно есть все условия, чтобы заниматься своей душой: храм, богослужения, книги. В идеале можно вести чистую жизнь, жить по-христиански. Ты избавлен от того, чтобы бороться за существование, лукавить, зарабатывать деньги. Но одиночество такое жуткое… Более жуткого одиночества, чем в монастыре, я никогда не испытывал. Это получается какой-то обман: ты должен быть счастливым, ты с Богом, но все равно остаешься один».

Анна Ольшанская

38 лет, редактор на телевидении, провела послушницей в разных монастырях семь лет

«Если в монастыре живут 150 человек монахинь плюс паломники, можно себе представить, сколько, например, мороженой рыбы тебе надо помыть, чтобы всех накормить. А рыба на столе часто бывает, мясо в монастырях не едят. Если ты подорвешься и „за послушание“ будешь эту рыбу в одиночку каждый день мыть, точно руки заморозишь, заработаешь воспаление суставов. А вот если скажешь: „Матушка, я замерзла, мне помощь нужна“, — другое дело. То же самое и на картошке: дождь идет, элементарно уработаться до болезни. Надо вовремя сказать матушке, что нужны теплые штаны. Вообще, инвалидов или просто хронически больных людей в монастырях очень много, из-за того что меры своей не знают, считают, что они совершают подвиги.

Духовная жизнь очень медленная. Как мне показалось, первые лет пять в монастыре человек просто пытается понять свою меру. Может он каждый день ходить на полуночную службу или не может? Может мыть холодной водой посуду или нет? Очень много времени уходит на то, чтобы человек успокоился и приступил к настоящему спокойному монашеству. Я вот не успела приступить — ушла, прожив семь лет».

Анастасия Горшкова

«После монастыря под Тулой я переехала в Шамордино — женский монастырь неподалеку от Оптиной. Мы жили вчетвером в домике возле монастырских стен; трое из нас впоследствии стали игуменьями, у меня жизнь сложилась иначе. Это был домик без окон и без дверей, который до революции был монастырской гостиницей. Он был до безобразия разрушен, разорен. В плане бытового неудобства было сразу по максимуму. У нас был небольшой рукомойник, кто-то сжалился и сколотил нам будку, похожую на уличный туалет. Мы из баночки поливали друг другу голову. Мне дали послушание читать псалтырь в храме с двух до четырех часов ночи. Идти [до храма] там примерно с полкилометра через лес, через деревню. И вот такими тропками идешь, индюки на тебя шипят из кустов, собаки лают… Не знаю, каким чудом меня тогда никто не съел.

Я там такой уникальный духовный опыт видела: была одна монахиня, которая вообще не спала, у нее в келье кровати не было. Физической работы было много, монастырь был в очень плохом состоянии, вот ей и некогда было спать. Но потом зато у нее наступил летаргический сон, и мы ее, большую спящую монахиню ростом где-то 180, возили в Кащенко и Ганнушкина, где есть отделения для проблем со сном.

Мне послушания давали самые суровые, я не была на особом положении. Помню, однажды я корову доила — и она меня брыкнула ногой и хвостом по морде, я реально заплакала: „Господи, почему же так-то тяжело?“ Но все остальное для меня было образом абсолютного рая».

Часто ли в монастырях случаются злоупотребления властью и случаи насилия?

Недавно вышла книга Марии Кикоть «Исповедь бывшей послушницы», которая сначала была опубликована в блоге автора и спровоцировала большое обсуждение в соцсетях. Кикоть провела несколько лет в малоярославецком Черноостровском Свято-Никольском монастыре и ушла оттуда, полностью разочаровавшись не только в монашестве, но и в православии вообще. В книге она рассказала о психологическом насилии, манипуляциях, грубости и издевательствах со стороны игумении, полной зависимости и стокгольмском синдроме у монахинь и послушниц. И о женщинах в трудной ситуации, которые приходили в монастырь вместе с дочками, чтобы определить их в приют: женщин оставляли жить при монастыре, но не разрешали видеться с детьми, а детей наказывали за попытки встретиться с матерью.

Слова Кикоть трудно верифицировать. В соцсетях у игуменьи сразу появились и защитники, и обвинители, и все с личными свидетельствами и историями. Вообще монастыри — очень закрытые организации. Монахи, которые продолжают свою жизнь в обителях, никогда ничего не рассказывают, чтобы не подставить ни себя, ни свое начальство; «исповеди бывших», как правило, пристрастны и полны эмоций. Тем не менее многие комментаторы в соцсетях сходятся на том, что описана довольно типичная ситуация для женских монастырей, где игуменья имеет абсолютную власть и карт-бланш от архиерея, а большая часть монахинь — женщины с трудным прошлым и психологическими проблемами.

Анна Ольшанская

«В первом монастыре, куда я попала, сама по себе игуменья старалась жить благочестиво, но она была гневлива и срывалась на крик. Если человек не переносил ее громкий голос и жесткие замечания, он не мог оставаться в монастыре. Она кричала много, по каждому поводу и была излишне, на мой взгляд, строга.

Помню, я работала на кухне и задержала начало обеда, ненадолго, минут на 10. Все зашли в трапезную, прочитали молитву перед едой, сели, а потом матушка позвонила в звоночек и сказала: „А теперь все встали, поблагодарили Анну и ушли. Потому что трапеза должна начинаться вовремя“. Все остались голодными.

Монастыри разные, атмосфера бывает более напряженной или менее. Я уже тогда поняла, что уеду из этого монастыря. Но нам объясняли, что покидать обитель опасно, что тогда может быть много неприятностей. Мне помог случай. Одна из сестер вдруг сказала матушке, что я уехала насовсем, хотя у меня была командировка. Матушка не разобралась и в сердцах по телефону крикнула: „Уехала? Вот и едь!“ Я, честно говоря, обрадовалась, поскольку это стало для меня благословением на дальнейший путь. Сейчас я уже понимаю, что можно было спокойно объяснить игуменье свой выбор и уехать. Но поскольку это не лучший пример для остальных сестер, таких спокойных расставаний пытаются избегать, превращая их в драмы с обвинениями и обличениями, чтобы у других и мысли такой не появлялось».

Монастырь — это на всю жизнь?

Многие православные воцерковленные миряне проводят какое-то время в монастырях. Кто-то ездит на лето трудником или берет отпуск и уезжает в монастырь на первую неделю Великого поста или перед Пасхой. Кто-то регулярно ездит в паломничества и живет в монастырях по несколько дней два-три раза в году. А некоторые проводят несколько лет в послушниках, но все-таки возвращаются в мир. Пока не принесены обеты, человек свободен и может в любой момент передумать. Далеко не для каждого, кто провел часть жизни в монастыре, монашество становится окончательным выбором.

Однако уход из монастыря после пострига — табу, то, о чем монахи говорят со страхом. Вернувшийся в мир монах считается погибшим, погубившим свою душу, предателем. Хотя о некоторых обителях говорят, что оттуда и хороший монах уйдет, — возвращения в мир нередко обусловлены спасением от духовных и психологических неурядиц, а не стремлением к прежней беззаботной жизни.

Роман Лазебников

«В первые два года у меня все было хорошо, чисто, ничего не хотелось. На третий год стало подступать, а на четвертый уже накрыло. И на пятом году я понял, что мне нужно любить конкретную женщину: не настолько я духовный, чтобы абстрактно любить Бога. Вырвался однажды к друзьям в Москву, мы тут начали кутить, со мной случился сердечный приступ… Ну я зашел в храм Иоанна Богослова и говорю: „Апостол любви, пожалуйста, дай мне любовь. Я не могу, я задыхаюсь“. И где-то через месяц встретил свою жену. Сейчас работаю по специальности учителем в школе».

Анна Ольшанская

«У меня не было цели добиться именно пострига, хотя монашества я хотела. Цель была — впитать главное, и монастырь меня многому научил. Меня не устраивает, что монастыри сегодня не защищены от вмешательства посторонних людей. Настоящий монастырь — это община, семья, которая формируется не год-два, а на много с первых дней открытия обители. Я выбрала конкретную общину, чтобы в ней жить, она мне подошла по духовному устроению, но я знаю, что в любой момент может прийти кто-то и ее разрушить, выдать новый устав и требования, а это значит, что просто небезопасно в ней оставаться. Можно жить со своими убеждениями и взглядами где-то отдельно».

Анастасия Горшкова

«Моя история сложилась так, что я сбегала от трудностей. Я думала, что поживу дома, помоюсь, отдохну и опять приду. Но меня все-таки вынесло [наружу]. Наверное, не было во мне любви и достоинства, чтобы продолжить этот путь. Я вышла замуж, родила детей, живу сейчас в Америке. Но мечтаю, что, когда кончатся обязательства перед этим миром, когда я подниму детей на ноги, когда не надо будет работать с утра до ночи, я все-таки вернусь в монастырь».