«Когда такое знаешь, молчать нельзя» «Медуза» публикует видеообращения двух бывших учениц «Лиги школ». Они рассказывают, как подвергались сексуальным домогательствам

23 января «Медуза» опубликовала расследование Даниила Туровского — в нем многочисленные выпускники и бывшие сотрудники небольшой московской школы для одаренных детей «Лига школ» рассказывают о том, как ученицы подвергались сексуальным домогательствам со стороны директора школы Сергея Бебчука и его заместителя Николая Изюмова. «Лига школ» была закрыта в 2015 году — после того как группа выпускников и сотрудников школы провела свое расследование и потребовала от Бебчука и Изюмова уволиться и больше не работать в образовании. В ходе этого расследования две бывшие ученицы «Лиги», Татьяна Карстен и Вера Воляк, записали видеообращения, в которых рассказали о том, что с ними произошло. «Медуза» публикует видеообращения Карстен и Воляк с их согласия.

Обращение Татьяны Карстен

Свое видеообращение Татьяна Карстен записала в конце 2014 года, когда группа выпускников проводила расследование случаев сексуального домогательства в «Лиге школ». «Медуза» публикует его с разрешения Карстен; из ролика вырезаны фамилии других учеников «Лиги школ» и детей, которых упоминала Карстен. В рамках подготовки расследования о «Лиге школ» корреспондент «Медузы» также брал у Карстен интервью.

Расшифровка

Меня зовут Таня Карстен, я бывшая ученица школы № 1199, «Лига школ», о которой вы все знаете. Рассказать я хочу то, что произошло между мной и Бебчуком Сергеем Александровичем в мае моего 9-го класса, после майского похода, во время майских каникул. Как я уже сказала, я тогда была ученицей 9-го класса, и, как и все ученики 9-го класса в «Лиге», я готовилась к ГИА, в том числе по информатике, и к так называемому госэкзамену по математике и геометрии. Поскольку я во всем этом не очень преуспевала, Бебчук Сергей Александрович настоял на том, чтобы после майского похода в майские каникулы я поехала к нему в деревню — в Боброво, куда очень часто ездят ученики и где я уже была один раз, когда готовилась к олимпиаде по истории искусств. 

Со мной в Боброво поехали только две мои одноклассницы. Также там были Бебчук, его жена Анастасия Станиславовна Лосева, которая была учительницей истории искусств, их дочери и выпускник «Лиги школ». Мы с ними занимались информатикой и математикой, Бебчук нас натаскивал на экзамены все это время. 

Надо сказать, что я не хотела туда ехать. Во-первых, потому, что я теряла майские каникулы, во-вторых, потому, что в теории была возможность заниматься в школе с учителем математики. Но Сергей Александрович все равно настоял на том, что я должна это сделать, и Анастасия Станиславовна тоже.

Все это время мы занимались, решали задачи, помогали по дому. У Бебчука на даче нет ванной. Все те, кто приезжали в Боброво готовиться к олимпиадам, экзаменам или просто так — а они очень много туда учеников приглашали, насколько мне известно, на протяжении всей истории школы, — все эти дети ходили мыться в баню. 

Когда я была в Боброво первый раз, готовясь к олимпиаде по истории искусств, это выглядело примерно так: все ученики — мальчики и девочки — шли вместе в баню, заматывались полотенцами, играли сначала в какую-нибудь игру с карточками на запоминание каких-нибудь картин, а потом половина бани перегораживалась занавеской — и сначала мылись девочки, а потом мальчики. 

В тот раз у Бебчука возникла идея. Он это объяснял так: поскольку в бане очень высокая температура, кровь разжижается, ее больше поступает в мозг, поэтому лучше получается думать. Я не помню, сколько мы там были, довольно-таки долго, и то ли действительно кровь разжижается, то ли просто нам хотелось побыстрее оттуда выйти, у нас действительно хорошо получалось решать задачи. Бебчук иногда входил и выходил. Как это бывало и в предыдущие разы, мы раздевались, заворачивались в полотенца и сидели там. В таком же виде там был Сергей Александрович. 

В тот день, когда я была одна, Сергей Александрович предложил мне снова пойти заниматься в баню. На этот раз одной в его присутствии. У меня, конечно, не было никаких задних мыслей. Мне не очень нравилась эта идея, но Сергею Александровичу обычно никто не перечил, поэтому я сделала, как он хотел. 

Как и в прошлые разы, я разделась, завернулась в это свое полотенце, начала решать задачи. Правда, получалось не очень. Довольно скоро я начала себя плохо чувствовать, у меня закружилась голова, я перестала соображать, что происходит. Сергей Александрович несколько раз входил и выходил. Проверял, что я делаю. 

В последний раз, когда он зашел, он увидел, что у меня плохо получается решать. Он предложил перед тем, как искупаться — баня все-таки, — обработать меня веником. Не знаю, березовым. Один раз я видела, как он делал так со своей дочерью, и… Не знаю, почему я согласилась. Я не очень хорошо понимала, что происходило. До меня дошло, только когда он сказал снять полотенце, отвернулся, и я легла животом вниз на скамейку.

Он обработал меня веником. Понятное дело, что никакой одежды на мне в тот момент не было. Потом он помог мне надеть полотенце. Он сел рядом со мной на скамейку, приобнял меня. Сказал, что я очень умная и красивая девочка. Что он в меня уже давно влюблен. Он сказал, что у нас все будет хорошо, у нас все получится. Не знаю, что он имел в виду — очевидно, экзамены. 

Я настолько не ожидала, что такое может произойти, что, наверное, от шока, от страха, от всего вместе я сидела и не знала, что делать. Я никогда не была в такой ситуации, я совершенно не представляла, как я должна на это реагировать. И поэтому я просто сидела и ничего не сделала, когда он попросил меня поцеловать. И мне стало очень-очень страшно в тот момент. И, кажется, я кивнула ему головой, он поцеловал меня. Потом он встал, что-то говорил, хотел выйти. Мне кажется, в тот момент до него дошло, что происходит что-то неправильное. Он спросил меня: «Наверное, я плохо делаю, что пристаю к тебе?» Я сказала, что я не знаю. Мы стояли у двери, потом он обнимал меня, целовал лоб, щеки, волосы, я не знаю. Говорил, какая я хорошая, как он меня любит. Сказал, что у нас все будет хорошо. Я улыбалась ему, сделала вид, что все в порядке.

Мне в тот момент было 17 лет, что, наверное, важно упомянуть. Я очень хотела в тот же день или на следующий уехать из Боброво, но… Не знаю, мне, наверное, было очень страшно, очень стыдно. Мне еще хотелось рассказать кому-то об этом, но я так и не смогла. Мне хотелось рассказать Анастасии Станиславовне, но я стала думать о том, как же я ей расскажу — ведь она совсем недавно родила ему второго ребенка? Что почувствует женщина, которая родила недавно второго ребенка своему мужу, который при этом пристает ученицам? [Я стала думать о том] что это должно ее ранить. Я думала, что а вдруг его посадят — и что тогда будет с его детьми? Еще я думала о том, что все-таки он не сделал мне ничего ужасного, мне уже было ведь 17, это ведь нормально, если мужчина влюбляется в девушку… К тому же он так старался помочь мне с этими экзаменами, со всем. Ну, в общем, я никому ничего не сказала.

Я очень боялась, что это станет известно, что школу закроют, что из-за меня люди пострадают, может. Через какое-то время я узнала, что я была такая не одна, что были другие девочки, много других девочек, и с ними происходило что-то гораздо худшее, чем со мной. И когда я уже какое-то время находилась вне влияния Сергея Александровича, Анастасии Станиславовны и Николая Михайловича Изюмова, нашлись люди, которые смогли меня поддержать, и я только тогда решилась рассказать об этом, потому что… Когда такое знаешь, молчать нельзя.

Обращение Веры Воляк

Свое видеообращение Вера Воляк записала в конце 2014 года, когда группа выпускников проводила расследование случаев сексуального домогательства в «Лиге школ». Оно процитировано в расследовании «Медузы». После публикации расследования Воляк предложила «Медузе» записать новое видеообращение, ответив на вопросы корреспондента. Его смонтированная версия публикуется с согласия Воляк.

Расшифровка

Он меня пригласил остаться у него дома. Я помню, что я позвонила родителям и сказала, что вот типа мы остаемся у Бебчука. Я не сказала, что я одна остаюсь у него. Родители мне разрешили остаться. Когда это было в первый раз, мне где-то 14 лет было, наверное. Я не помню, были ли какие-то сексуальные контакты до этого, но вот в этот первый раз, когда я осталась у него дома, это был полный секс. Полностью. Там нельзя сказать, что это был, как вы это называете, петтинг или ласки, что-то такое, поцелуи или прикасания, нет, это был полный секс. Я могу сказать, что мне было 14 лет.

Все ушли из школы, и пришел один из родителей забрать последнюю девочку, которая осталась вместе со мной. Ситуация такая: Бебчук, я, эта девочка и ее папа. И папа такой ей говорит: ну пошли, типа, я тебя забираю. И мне тоже говорит: пойдем с нами, уходи. А Бебчук говорит: нет, ты останься, я потом ее отпущу. И после — ну понятно, школа запиралась изнутри. Это было внутри школы, был секс внутри школы. Это было в коридоре. В этот раз это было в коридоре.

До Боброво была дача, которая называлась Фомино. В этом Фомино тоже была баня, там баня тоже фигурировала. И мылись в ней все вместе, в этой бане. Я приехала туда, и там были две девочки, которые были меня младше. Если мне было 15–16 — это было, когда я была в «Лиге», то она была младше, ей было 13–14 лет. Она из тех, кто не согласился рассказывать свои истории, и я не знаю деталей ее истории, но я знаю, что ей было плохо, и она ушла из школы, и ей долго было плохо. После того как эти девочки уехали, осталась я одна с Бебчуком и с Анастасией в этом Фомино. И, собственно, этот момент, когда я описываю и в [первом] видеосообщении, групповой секс — это было в Фомино, и свидетелей не было, нас было там трое. Я думаю, что это было, наверное, лето 1995 года.

Слова про индульгенцию — это один из моментов, которые я очень ярко помню. Ситуация была такая, что я приехала — квартира была в Бутово, однокомнатная квартира. В итоге нас осталось трое: Анастасия, я и Бебчук. И он такой говорит: типа, ну все, Анастасия, ты езжай, а она остается. И Анастасия такая… Ничего не сказала и ушла. Я думаю, что это был последний раз, когда у нас был секс, но опять же… Я думаю, что это был последний раз, так, по воспоминаниям. Мне сложно восстановить хронологию. И он мне сказал: «Ты не волнуйся, я на ней женюсь, но она простит мне тебя, мне с тобой можно будет всегда — и ты, пожалуйста, выпроси индульгенцию у своего будущего мужа, когда ты выйдешь замуж, чтобы мне с тобой можно тоже было всегда». Я не знаю, когда… Когда у них была свадьба? Если вы узнаете, когда у них была свадьба, вы узнаете, когда это было.

Я, когда была в школе, вела дневники, но несколько лет назад поехала к маме на дачу и все это сожгла, потому что все это было жутко противно. Мы надеемся на исход того, что… Сажать их никто не хочет. Я так понимаю, что для всех будет положительным — как по-русски называется outcome? — если они не смогут работать с детьми.

Я так понимаю, что некоторые девочки не возражали, если Михалыч их там прижимал, гладил, но у многих это вызывало отвращение. Многие же ничего не сказали. Очень многие сказали: «Да, с нами было, но мы не хотим в этом участвовать». Понимаете, я до 2014 года не представляла себе, что все это продолжается. Для меня это была история конца 1990-х годов, моей школы, потом у меня начался университет, совершенно другая жизнь, это все для меня завершилось. Я совершенно не представляла себе, что это все продолжается с 14–15-летними девочками, до сих пор все продолжается.

С Изюмовым я помню несколько случаев. Я совершенно точно знаю, что грань между дружеским рукопожатием и, как сказать, сексуальным контактом он не понимает. Я видела сейчас его ответы в интервью, и он говорит, типа — а что такое, я кого-то там погладил? Если у тебя сидит девочка на коленях, и у тебя, как бы сказать, эрекция, и ты ее гладишь за грудь, по-моему, это очень далеко от рукопожатия.

Он просто закрывал дверь — ты заходишь в его кабинет, он закрывает дверь и дальше, что там, тебя ласкает, прижимает. Я не говорю, что у меня был с ним секс. Полного секса не было. Один раз было такое, что я ушла после какого-то урока, пошла к нему домой, потому что его дом был, типа там, пять минут пешком — то есть надо было просто подняться по улице. Никого дома не было, и вот это как раз я описываю там, где что он меня раздел и что я говорю, что он начал дело и не закончил. Смысл в том, что он был готов перейти эту грань между, как вы это называете, петтингом и сексом — но он не перешел эту грань. То есть он попытался, ему хотелось ясно, он был голый, я была тоже голая, то есть он не перешел эту грань. Все остальное, что он делал, это все равно неприемлемо. Понимаете?

На самом деле, понимаете, там такая история, что они были в позиции власти. Для нас они были людьми, которых мы уважали, которых мы ставили на пьедестал. И они занимали позицию наших родителей, по идее. На самом деле, я не знаю, есть ли такое понятие по-русски. В Англии есть такое понятие — grooming. Берется девочка в каком-то неустойчивом состоянии. И какими-то вариантами разными — либо подарками, либо уговорами, либо как-то еще — ее склоняют к сексу. Эмоционально как бы это сказать… Тебя избирали. Из избранных тебя избирали. Ты даже не задумывался, что это может быть что-то неправильное. В седьмом классе, я помню, как я сидела часами и рассказывала что-то Бебчуку, плакала — [то] что я не могла рассказать своим родителям. Потому что у меня отношения с ними были… В общем, какие-то… Я с ними не разговаривала особо о своих чувствах, о чем-то еще. Но разговаривала с учителями в школе. Они находились в такой позиции, там было такое: родители вас не понимают, вы особенные, мы вас понимаем, мы вам все расскажем. Была такая культура, что это не круто — рассказывать родителям. Например, была такая история: в какой-то момент одна из девочек стала очень непопулярной. И я никогда не знала почему, почему люди ее недолюбливают. А потом оказалось — я узнала три года назад, — что она рассказала своей маме о том, что происходит в школе с одной из девочек. Про ее отношения с Бебчуком. И ее сделали непопулярной.

У меня не было такого, что мне нужно от них что-то получить, чтобы они просили у меня прощения или еще что-то такое. Мне от них лично ничего совершенно не нужно — и никогда не было нужно.

У меня еще был большой прорыв, когда… У меня родился второй ребенок, дочка. Я стала думать: боже мой, не хочу, чтобы с ней было что-то, что было со мной, когда я была в школе. Моя профессия тоже связана с образованием. Я работаю здесь в образовании, в Англии. Я несколько лет работала в школе здесь. Понимаете, я могу со всех сторон на эту ситуацию посмотреть. Ни взрослый, ни родитель, ни учитель не может этого принять. Потому что это за рамками чего-то.

Последний раз я видела Бебчука в 2008 году. Был февраль 2008 года. И Бебчук себя очень странно повел. Я не видела его не знаю сколько лет. Он как-то так меня взял за руку. Я была с одной девочкой еще, мы шли к метро. И он тоже шел к метро… И он как-то взял за руку, погладил. И было такое ощущение, что паук пытается… паутину назад. И эти слова об индульгенции снова всплыли у меня в голове. Не надо, пожалуйста. После этого я не ходила в школу.

Он [Изюмов] мне писал какие-то письма, которые мне было противно читать. Потому что это было про то, как все это было прекрасно, какой была ты, какое все было прекрасное. Получив это письмо, я его тут же удалила.

Я не думаю, что от них кто-то чего-то хочет. Никто из девочек, которые записали сообщения или записали свои случаи, — им ничего от них не нужно. Они ничего не могут уже нам дать. Единственное — чтобы они больше не причинили никому никакой боли. Чтобы больше просто не работали с детьми. Чтобы не было такой возможности у них.

Расшифровки обращений были незначительно отредактированы для облегчения чтения.