«„Темный рыцарь“ Нолана вырос из „Дозоров“» Интервью Тимура Бекмамбетова — о «Елках» и провале в Голливуде

В новогодние праздники в российский прокат опять выйдут «Елки» — пятые по счету. Традиционно новеллу про героев Ивана Урганта и Сергея Светлакова снял продюсер и режиссер, автор всего проекта Тимур Бекмамбетов. Предыдущая его режиссерская работа — «Бен-Гур» — вышла на экраны в сентябре. Фильм с бюджетом в сто миллионов долларов едва смог вернуть затраты на производство, в США его назвали главным голливудским провалом года. Тимур Бекмамбетов рассказал журналистке Саше Сулим, как относится к этой неудаче, зачем американским продюсерам нужен российский режиссер и что его заставляет снимать «Елки».

— Если я правильно помню, после исторических «Елок 1914» у вас была идея сделать международные «Елки». Почему вы в итоге от нее отказались?

— Не отказались, а на какое-то время отложили. Просто наш зритель привык к очень конкретному новогоднему блюду. В год, когда мы выпустили «Елки 1914», зрители все равно ждали обычные «Елки». На прошлый Новый год их не было, потому что мы выпускали «Самый лучший день». Правда, на вопрос, а на какой фильм вы пойдете во время праздников, зрители все равно отвечали: «На „Елки“». Тогда-то мы и поняли, что просто не имеем права прекратить эту традицию.

Новый год — консервативный праздник. Некоторые вещи и не должны меняться: 31 декабря мы едим одни и те же блюда, пьем одни и те же напитки, смотрим одни и те же фильмы. Так и фильм «Елки», ставший одной из составных частей новогоднего ритуала, должен жить.

— На этот раз вы решили не экспериментировать? Зрителей ждут «Елки» в привычной упаковке: разные города России, уже знакомые герои?

— Это абсолютно экспериментальный фильм: это, пожалуй, первая картина в истории кинематографа, съемки которой проходили за пределами нашей планеты. Одна из новелл снята на Международной орбитальной станции, в ней самих себя играют настоящие космонавты — Михаил Корниенко и Андрей Кирилленко. Режиссер ими руководил с земли, писал им текст, который они произносили, они снимали сами себя.

В «Елках» всегда есть кадр, сделанный как бы из космоса, который показывает, какая большая у нас страна. В этот раз мы решили рассказать про того, кто смотрит на нее сверху, поэтому одним из героев фильма стал космонавт, находящийся на орбите.

— Что вас заставляет продолжать эту историю? Коммерческий успех?

— Если тебя раззадоривает коммерческий успех, то тебя ожидает коммерческий провал. Всегда. В кино меня, прежде всего, интересует возможность создать событие, о котором люди будут говорить. Впервые я это понял много лет назад, когда снимал рекламу для банка «Империал». Когда в 1992-м или в 1993-м вышли ролики про Екатерину, Суворова, про Тамерлана и Александра II, я вдруг стал замечать, что совершенно разные люди — в магазине, на остановке, в метро — стали их цитировать. Когда слышишь, как бабушки цитируют твою работу, испытываешь непередаваемое чувство. И речь здесь идет не о личной популярности — бабушки ведь не знали, кто был режиссером этих роликов, — а о том, что твоя работа имеет резонанс. После этого не интересно снимать авторское кино для себя и для своего круга.

Летние исследования «Левада-центра» показали, что более половины жителей нашей страны — 70 миллионов человек — смотрели хотя бы одну из частей «Елок». И это говорит не столько о недостижимом качестве фильма — хотя без ложной скромности скажу, что людям нравится, — сколько о значимости самого праздника. Новый год является стержнем, основой нашей культурной идентичности. Он нас всех объединяет. Этот бренд, который зародился во времена Советского союза: Рождество в СССР не отмечали, и все рождественские традиции перешли к Новому году. А еще у нас принято воспринимать этот праздник, как начало чего-то нового, как черту, за которой нам все прощается, — это пришло из иудейской традиции. Наши «Елки» основаны на особенностях этого праздника, поэтому они и имеют такой успех.

— На Новый год людям действительно нравится следовать одним и тем же ритуалам, но так ли им хочется смотреть из года в год одну и ту же историю?

— Культура — это, прежде всего, повторение одного и того же много раз. И ничего плохого в этом нет, потому что каждая новая интерпретация добавляет канону что-то уникальное. Одни и те же истории в разное время рассказываются по-разному. Есть даже эстетическая концепция, согласно которой не существует в мире художника, написавшего бы картину, не видя до того картины других художников, или поэта, создавшего стихотворение, не читая других стихотворений. Грубо говоря, человек, который создает произведение искусства, лишь воспроизводит то, что он любит, просто с новым содержанием. Форма не меняется, меняется только наполнение.

— А как же успех вашего десктоп-фильма «Убрать из друзей», действие которого разворачивается на компьютере? Это же как раз новая форма. Значит, все же меняется.

— Так получилось, что мы придумали новый язык кино. Думаю, что и до нас кому-то приходила в голову подобная идея, но именно наш десктоп-фильм (действие десктоп-фильма полностью разворачивается на экране компьютера главного героя. Зритель наблюдает за развитием событий с помощью всплывающих на его рабочем столе окон, а взаимодействие героев происходит с помощью скайпа, электронной почты, фейсбука и др. — прим. «Медузы») первым вышел на большие экраны. Зрители на протяжении полутора часов смотрели в кинотеатре на монитор компьютера и при этом сопереживали, сочувствовали героям.

Десктоп-фильм — это действительно только форма: наполнение у наших историй довольно традиционное. «Убрать из друзей» — это классический хоррор, например. А прямо сейчас идет работа над экранизацией «Ромео и Джульетты»: там будет звучать шекспировский текст, а действия — разворачиваться на экранах мобильных телефонов.

— Фильм на русском языке?

— На английском. У нас ведь в стране нет вражды народов, все друг друга любят, никаких конфликтов нет (смеется). А там вражда. Вот мы и были вынуждены обратиться к действительности наших «американских партнеров». Но в этом формате снимаются фильмы и на русском языке: например, комедия «Днюха» — это будет что-то вроде «Горько!» в интернете.

— Есть ли смысл идти на такой фильм в кинотеатр или логичнее посмотреть его на компьютере?

— Наш первый десктоп-фильм для меня было важно показать в кинотеатре, чтобы заявить о том, что это тоже кинематограф. Но вообще я думаю, что подобное кино вполне можно смотреть на экранах телефонов или компьютеров. Но должен сказать, что рабочий стол компьютера величиной в киноэкран смотрится довольно эффектно. Зрители очень эмоционально реагировали на фильм, потому что в буквальном смысле наблюдали за внутренним миром персонажа. Они видели, как героиня несколько раз набирает и стирает текст сообщения, которое не решается отправить своему парню. В этом момент ты словно переносишься в голову персонажу.

Традиционный кинематограф не может настолько близко подобраться к герою. Можно, конечно, включить закадровый голос, но это уже не вызовет таких эмоций.

— Как вы разграничиваете для себя режиссерские и продюсерские проекты?

— Все свои продюсерские проекты я с радостью бы снял как режиссер — просто мне не хватает на все сил. С другой стороны, когда я понимаю, что есть люди, которые сделают это лучше меня, то с удовольствием даю им эту возможность. Главное, чтобы то, что однажды родилось у тебя в голове, было реализовано. Режиссер — это ведь просто профессия, это человек, который реализует идею, но сама идея рождается раньше. Я чувствую себя соавтором всех своих фильмов, но не потому, что я физически кричал «мотор» или монтировал их, а потому что принимал участие в рождении концепции будущей картины.

— Какие проекты вам все же интересны именно как режиссеру? Авторское кино Бекмамбетова — что это?

— Когда-то давно я был художником — и вот однажды после окончания института я поехал в Париж с целой папкой работ своих товарищей, меня там попросили их продать. Я отправился в разные галереи, ходил долго, и в итоге все закончилось в галерее, которая занималась русскими художниками. Тогда я понял, что настоящими авторами являются не художники, а галеристы, что авторство смещается от человека, который рисует, к тому, кто выставляет. И тогда я подумал, что наверное не буду художником.

Мне интересно все, что я делаю. Я считаю, что «Елки» — это мое авторское кино, мой арт-проект. Это лубочное кино. В живописи к наивному искусству обращались и Шагал, и Малевич. Лубочная культура внешне примитивна, но такой она и должна быть. Главное, что наш фильм соответствует тональности самого праздника: искренней и эклектичной. Просто у нас нет критиков и искусствоведов, которые бы были способны адекватно ее оценить. Я очень люблю наших киноведов, но ход их мышления часто слишком умозрителен. Другой вопрос, что их мнение никак не соотносится с мнением зрителей: обычно то, что им не нравится, нравится зрителям, — но это отдельная проблема.

«Ночной дозор» — тоже абсолютно артхаусный фильм, он просто одет в костюм коммерческого американского кино. Это фильм о человеке, который делает трудный выбор между добром, творящим зло, и злом, творящим добро. В то время это был совсем не масскультурный продукт. И потом уже появился «Темный рыцарь» [Кристофера Нолана], но он вырос из «Дозоров».

«Особо опасен» при всей своей коммерческой кутерьме — тоже эксперимент. В тот момент снять кино с рейтингом 16+, со звездами первой величины, с огромным бюджетом было абсолютно новаторским мероприятием. Потом уже вышли «Пипец», «Дэдпул» и другие подобные фильмы.

— Вы уже больше десяти лет работаете в США, что изменилось для вас за это время?

— Для меня смысл жизни — это путешествия, дорога. Мне нравится открывать новые миры, знакомиться с новыми людьми. Когда в 2004 году я приехал в Америку, мне все было любопытно. Но постепенно моя жизнь там превратилась в рутину. Американцы, с одной стороны, очень отличаются от нас, а с другой, вообще не отличаются. Мне кажется, что Америка очень похожа на Советский Союз 80-х годов: многонациональная страна с сильной идеологией, в основе которой лежит идея о самореализации человека. Я себя очень комфортно там ощущаю, для меня это расслабленная среда, в которой, кажется, ничего не может измениться.

За эти годы я так и не разобрался, если честно, в американском политическом устройстве: у них там совершенно другая терминология. Для нас консерватизм — это свобода, равенство, братство. У них же эти идеи поддерживают демократы, которые считают, что государство должно все контролировать, распределять, за все отвечать. В какой-то момент я понял, что их республиканцы — это наши либералы. А вообще, в политической или общественной жизни я там никак не участвую.

— Зачем вам, как режиссеру и продюсеру, сегодня нужна Америка, и зачем Америке вы?

— Америка нужна мне как площадка. Там есть команда, с которой я снимаю и продвигаю свое кино, развиваю свои идеи. Для чего я ей нужен? Наверное, я их заинтересовал, потому что делаю фильмы, не похожие на те, которые снимают другие режиссеры.

Еще одна причина — продюсирование. Сначала во мне была заинтересована студия Universal, которая хотела производить в России фильмы. Картина «Черная молния», например, была сделана совместно. Я в состоянии читать сценарии и выбирать из них те, которые заинтересуют и режиссера, и актеров, и зрителей. Один из самых свежих примеров: сейчас в Англии снимается фильм «Война токов» с Бенедиктом Камбербэтчем и Майклом Шенноном. Сценарий этой картины написал 26-летний парень из Нью-Йорка, однажды я его прочитал и решил купить на него права. Через какое-то время появился продюсер Харви Вайнштейн и предложил делать кино вместе. Я в то время был занят на съемках «Бен-Гура», и мы нашли режиссера. Фильм снимает Альфонсо Гомес-Рехон.

— С момента выхода «Бен-Гура», провалившегося в прокате, прошло уже несколько месяцев. Что вы думаете сегодня об этом проекте?

— Делать фильм в таком виде было безумной идеей. Мы попытались снять фильм с многомиллионным бюджетом и посвятить его теме всепрощения. Как показал прокат, идея о том, что нужно прощать своего врага, — абсолютно непопулярна в нашем мире. Грубо говоря, это был эксперимент, который не удался.

Авторы фильма 1959 года — предыдущей экранизации «Бен-Гура» — просто отрубили ту часть романа, где речь шла о прощении, так у них получился отличный коммерческий продукт. Фильм заканчивался на том, что герой мстит своему врагу. То есть он получился совсем не о том, о чем писал его автор, — генерал армии северян Лью Уоллес, который после гражданской войны испытывал страшные угрызения совести за все содеянное и размышлял в своем романе о всепрощении. Теперь, исходя из своего печального опыта, я могу засвидетельствовать, что сегодня эта идея непопулярна.

— Как восприняли в MGM этот провал, как проходило обсуждение этой ситуации со студией?

— Когда в производство фильма вкладываются такие большие деньги, то решения принимают слишком много людей, каждый из них чего-то боится. Одни боялись, что это будет очень христианский фильм, другие — что он, наоборот, получится недостаточно христианским.

Все, что в России знают о цензуре, — это детский лепет по сравнению с тем, когда художник работает со студией. Ограничения, связанные с политкорректностью, в американском кино в миллион раз жестче, чем цензура в нашем привычном понимании. Причем там нет никакого указа сверху: все регулирует рынок, а также страх бизнесменов и продюсеров потерять деньги. Возможность потерять сотни миллионов долларов страшнее любого президентского указа.

Моя сестра каждые выходные ходит в церковь. Она сразу мне сказала, что это рисковое мероприятие. Понять, как можно возлюбить своего врага и подставить ему другую щеку, способны лишь единицы.

— Как вы думаете, как этот опыт отразится на ваших отношениях со студиями?

— Какое-то время нам будет нужно друг от друга отдохнуть. Мне нужно найти для себя другой путь. И ничего страшного я в этом не вижу, в некотором смысле это даже освобождение, стимул к поискам нового.

Когда-то меня отчислили из Московского энергетического института — в результате я стал режиссером. Сейчас наступает какой-то другой этап в жизни. Я отношусь к этому как к знаку судьбы.