«Умереть или родиться здесь практически невозможно» Антрополог Андриан Влахов — о моде на Арктику и о том, как живет российский поселок Баренцбург на Шпицбергене
Мы рассказываем честно не только про войну. Скачайте приложение.
«Медуза» и Европейский университет в Санкт-Петербурге начинают совместный проект: серию материалов об исследованиях выпускников университета. Герой первого монолога — антрополог. Андриан Влахов изучает Арктику с точки зрения социальных наук. В 2013 году Влахов окончил магистратуру факультета антропологии ЕУСПб, а сейчас заканчивает работу над кандидатской диссертацией о социальном пространстве арктических моногородов. В качестве примера того, как устроена жизнь на Севере, он изучает повседневные практики арктического поселка на Шпицбергене, центральной частью которого является угольная шахта. «Медуза» поговорила с Влаховым о возрождении интереса к Арктике и о жизни русского поселка Баренцбург.
Об Арктике
Интерес к Северу в нашей стране существовал всегда. В 1930-х шло активное освоение Арктики, туда ехали путешественники, организовывались экспедиции, у всех на слуху были истории челюскинцев, папанинцев, ледокола «Красин». У советских людей с раннего детства формировался героический образ отважного покорителя Арктики, это стало очень сильным культурным стереотипом, поддержанным к тому же представлением о северных зарплатах, ради которых многие и переезжали работать в северные регионы.
В девяностые годы, понятное дело, государству было не до Севера. Очень много людей уехало из Арктики, так как исчезли сказочные северные надбавки, пришла в упадок инфраструктура и пропало символическое значение жизни на Севере. Однако в последнее десятилетие Арктика вновь стала интересна государству, а вслед за этим — и людям. Сейчас это важная часть общественной повестки дня.
Сейчас Россия активно восстанавливает арктическую инфраструктуру на довольно большой территории; многие воспринимают эти процессы как признак воинственного настроя. На мой взгляд, у государства просто дошли руки до Арктики и планомерного ее развития, и те же процессы сейчас происходят не только в России.
Сейчас по всему миру появляется интерес к новой Арктике — мирной, доступной всем, кто умеет договариваться и совместно развивать регион. У Запада во времена холодной войны существовало довольно сильное военное и инфраструктурное присутствие в арктической зоне, быстро потерявшее свое значение после 1991 года. Однако в какой-то момент люди поняли, что Арктика, во-первых, слишком важна, во-вторых, слишком хрупка, чтобы в ней можно было что-то решать силой.
Экосистема Арктики очень хрупкая и постоянно страдает от деятельности человека. Последствия экологических катастроф в Арктике ощущаются десятилетиями: всем известны примеры промышленного загрязнения в Норильске, разлива нефти у берегов Аляски, ядерных испытаний на Новой Земле. Сомневающимся предлагаю подумать, как бы они стали устранять нефтяной разлив в Северном Ледовитом океане полярной ночью.
О том, чем занимается Андриан Влахов
Говоря об Арктике, мало кто понимает, что это не только льды, океаны, моря и белые медведи, но еще и несколько миллионов человек, причем не только коренных народов, но и «городского» населения. Эти люди — особенно последняя категория, «некоренные» — редко становятся предметом научного интереса, мне же интересны именно они. Сейчас я исследую северные поселения, жизнь которых сконцентрирована вокруг различных добывающих предприятий, — так называемые моногорода.
Я и сам отношусь к тем странным людям, которых всегда тянет на север. Возможно, причина в том, что и я тоже вырос на книжках про полярников и первооткрывателей, возможно — в том, что мне физически некомфортно жить в теплом климате и северные пейзажи мне более по душе. Помимо прочего, на Севере мне комфортнее и в плане общения с людьми — северные жители гораздо более открыты и дружелюбны.
Мне интересно наблюдать за тем, как зарождается новая мода на Арктику, и за тем, что движет уезжающими на Север людьми. Как они определяют свою идентичность, и как отражается Арктика в их культурных стереотипах? Какой для них Север — красивый? Бескрайний? Суровый? Это — тяжелая работа? Суровый климат? Сражение с самим собой и природой? Возможность за пять лет заработать на всю оставшуюся жизнь? Сотни разных людей и сотни разных историй.
Сейчас одна из главных моих исследовательских тем — это российские поселения на Шпицбергене. Архипелаг Шпицберген, известный также как Свальбард или Грумант, принадлежит Норвегии, но по условиям Шпицбергенского трактата 1920 года любое государство — участник договора имеет право вести на архипелаге хозяйственную деятельность (это, кстати, первый международный договор, посвященный Арктике).
О Баренцбурге
В XX веке СССР владел на Шпицбергене несколькими угольными рудниками, имевшими, помимо энергетического, важное стратегическое значение — с их помощью поддерживалось присутствие страны в западной Арктике. К девяностым годам два из трех городков были закрыты, а население третьего — Баренцбурга — сильно сократилось, однако жизнь в нем, несмотря ни на что, не останавливается. Сейчас Баренцбург переживает период больших изменений.
Поселку и предприятию приходится приспосабливаться к новой экономической реальности: угледобыча становится малорентабельной и к тому же плохо влияет на экологическую обстановку. 20 лет назад в аналогичной ситуации норвежцы сделали ставку на сокращение угледобычи и развитие туризма и исследовательской деятельности. В результате норвежский поселок Лонгйирбюэн стал столицей арктического туризма с аэропортом и развитой инфраструктурой, а Ню-Олесунн — международным научным центром. Сходные шаги сейчас делает и Россия: с 2014 года в Баренцбурге функционирует полноценный туристический офис, создан Российский научный центр на архипелаге Шпицберген. Баренцбург имеет все шансы на новую — постиндустриальную — жизнь.
Сейчас Баренцбург представляет собой нечто среднее между моногородом и вахтовым поселком. Большая часть его жителей приезжает туда на два—три года, чтобы заработать денег для жизни на «большой земле», однако многие из них привозят в поселок свои семьи, а некоторые остаются жить здесь на десятилетия. Баренцбург — это довольно закрытое сообщество, где практически все жители знают друг друга, а всё, что происходит на предприятии, непосредственно влияет на жизнь людей.
Баренцбург стоит на склоне горы, а шахта располагается прямо под поселком. Входят в нее через здание рудоуправления на главной (и единственной) улице. В Баренцбурге есть необходимая для жизни инфраструктура: магазины, больница, столовая, школа с детским садом, культурно-спортивный комплекс, а также угольная ТЭЦ и котельная. Сейчас в поселке живет около 500 человек, из которых под землей трудится около 150.
В основном в Баренцбург приезжают жители восточной Украины, работавшие на шахтах Донбасса: технологически шахты очень схожи, и эта традиция была заложена еще в советские времена. Экономический кризис внес свои коррективы в уровень дохода, однако поток желающих работать в Баренцбурге не ослабевает: по донбасским меркам зарплата по-прежнему гораздо выше средней. Меньшую, но важную часть населения Баренцбурга составляют ученые и сотрудники туристического офиса.
Повседневную жизнь города обеспечивают в основном жены шахтеров. Как правило, женщины приезжают в Баренцбург вместе с мужьями и работают в той сфере, в которой имеются вакансии — можно работать в общепите, туристической сфере, на уборке или в административном офисе. Сами по себе, без мужа, в Баренцбург обычно приезжают только женщины-педагоги. Некоторые баренцбуржцы привозят с собой на архипелаг детей — в школу и детский сад в сумме ходят около 70 человек.
В Баренцбурге совершенно нет преступности. За порядком следит внутренняя служба безопасности, а если случается что-то серьезное, вызывают норвежских полицейских: на архипелаге действуют законы Норвегии, правоприменением занимается офис губернатора, а в более серьезных случаях в дело может вступить и норвежский суд. Нет и дедовщины, хотя после года работы многие традиционно проходят ритуал посвящения — они должны «утопить собаку». Из арматуры делают железную фигурку собаки, которую нужно протащить через весь поселок до порта и там утопить. Чем лучше ты себя зарекомендовал, тем меньше твоя «собака» и тем легче тебе ее тащить. Рассказывают, что одно время туристическим катерам было трудно швартоваться в порту — так много там скопилось «собак».
В Баренцбурге фактически не пользуются деньгами. Поскольку архипелаг — территория Норвегии, то рублем там пользоваться запрещено, а норвежскими кронами — слишком накладно. В советское время использовали специальные жетоны — суррогатные деньги с надписями вроде «Пять рублей Шпицбергена». Лет 15 назад их заменили специальными электронными карточками — потраченное по ним затем вычитается из зарплаты сотрудников. Но в сувенирном магазине или кафе, конечно, можно расплатиться обычной пластиковой картой или норвежскими кронами.
За пределы поселка запрещено выходить без ружья. Причина тому — белые медведи: по подсчетам ученых, на архипелаге их больше, чем людей. Летом медведи держатся в основном на севере Шпицбергена, а в зимний период часто заходят в обжитые места в центральной части архипелага. Норвежский губернатор постоянно контролирует ситуацию, но и это не всегда помогает: периодически встречи туристов с хищниками заканчиваются печально.
Родиться на Шпицбергене, как и умереть, почти невозможно. И в Баренцбурге, и в норвежских поселках есть оборудованные больницы, но при любом серьезном заболевании или травме человека предпочитают эвакуировать на континент. То же самое касается и женщин на поздних стадиях беременности. Хоронить людей на Шпицбергене тоже давно перестали: в местном климате тела практически не разлагаются и выталкиваются наружу вечной мерзлотой, где их могут съесть медведи. Впрочем, могилы первых жителей архипелага — европейцев-промышленников и русских поморов — являются памятниками истории, как и все труды человеческих рук старше 1945 года.
Если вы хотели бы учиться в магистратуре, тогда читайте карточки о том, как поступить в ЕУСПб, а все заметки совместного проекта «Медузы» и Европейского университета в Санкт-Петербурге вы найдете здесь.