«Я готов принять любой режим — если разум и тело будут свободны» Неизвестное интервью Владимира Набокова

В 1970 году Владимир Набоков согласился дать интервью израильской журналистке Нурит Берецки, сотруднице крупнейшей ежедневной газеты Израиля «Маарив» («вечерняя молитва» — ивр.), где оно в итоге и было опубликовано. Свои вопросы Берецки направила в письме от 5 января, в котором призналась, что сочинять их было совсем непросто. Ответы она получила тоже в письменном виде; правда, Набоков передал их лично: 19 января они встретились в Монтрё (Швейцария), где провели, беседуя и обсуждая его ответы, около двух часов.

Владимир Набоков не стал включать интервью с Берецки в свой сборник «Твердые суждения» (Strong Opinions, 1973), однако все это время оно хранилось в архиве писателя в Коллекции Берга Нью-Йоркской публичной библиотеки. Впервые на английском языке материал вышел 13 февраля 2015 года в журнале Nabokov Online Journal. Главный редактор Набоковского журнала, набоковед Юрий Левинг любезно предоставил «Медузе» оригинал интервью, никогда не публиковавшегося на русском языке. «Медуза» публикует его перевод, а также беседу Юрия Левинга с журналисткой Нурит Берецки (состоялась в 2014 году), поделившейся своими воспоминаниями о встрече с Набоковым и его женой Верой в Монтрё.

Интервью Владимира Набокова журналистке Нурит Берецки 

— Почему вы живете в Швейцарии?

— Мне здесь комфортно. Мне нравятся горы и отели. Я терпеть не могу забастовки и хулиганов.

— Вы все еще чувствуете себя в изгнании?

— Искусство — это изгнание. Ребенком в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы играли в футбол, а все вратари — изгнанники.

— Может ли чужая страна стать Родиной?

— Америка, моя приемная страна, ближе всего моим представлениям о доме.

— Беженец — человек, у которого нет корней?

— Отсутствие корней менее важно, чем дозволенная возможность расти и цвести в полной — и очень приятной — пустоте.

— На каком языке вы думаете, считаете и видите сны?

— Ни на одном не думаю. Я мыслю образами, и тут же всплывают сподручные короткие словесные формулы на одном из трех языков, которыми я владею, вроде «damn those trucks» или «espèce de crétin». А вижу сны и веду подсчеты я обычно по-русски.

— В чем разница между тем, как вы пишете на русском и на английском? Вы будете снова писать по-русски?

— В своей прозе и поэзии за более чем полувека я продемонстрировал немало примеров этой разницы — как завуалированных, так и художественно выраженных, вот пусть ученые исследуют. Я по-прежнему делаю русские переводы (например, «Лолита») и иногда пишу стихи.

— Почему вы пишете? Сам процесс для вас — это радость или страдание?

— Когда я пишу, я в высшей степени равнодушен к историческим, гуманистическим, религиозным, социальным и образовательным темам — поэтому не могу сказать, почему я это делаю. Что касается страдания и радости, мне нечего добавить после Флобера, который уже написал об этом в своих письмах.

— Как сильно вас захватывают персонажи, пока вы пишете? Вы продолжаете размышлять о них уже после того, как опубликована книга?

— Я подозреваю, что интерес Бога к Адаму и Еве был не слишком искренним и не слишком продолжительным, несмотря на удачный, в целом, результат от действительно изумительной работы. Я тоже абсолютно отстранен от своих героев и во время работы, и после.

— Как бы вы хотели, чтобы читали ваши книги? Вы думаете о своих читателях?

— Я не жду, что кто-то из моих читателей будет столь же хорошо знать мои произведения, как и я. Но если голова не может уловить определенный процент конкретных деталей, то это плохой читатель, вот и все.

— Вы перечитываете свои старые книги?

— Я должен перечитывать их очень внимательно по крайней мере дюжину раз: для корректуры, для правки верстки, для вычитки издания в мягкой обложке, когда вычитываю и правлю переводы. 

— Что вы думаете о фильмах, поставленных по вашим книгам?

— Две картины, которые я видел — «Лолита» и «Смех в темноте», делались без моего контроля. В результате получилось хорошее кино с прекрасными актерами, но они лишь отдаленно напоминают мои книги.

— Что вы считаете скучным, а что вас забавляет?

— Давайте я вам вместо этого расскажу, что я ненавижу. Музыкальный фон, музыку в записи, музыку по радио, музыку из магнитофона, музыку, доносящуюся из соседней комнаты, — любую навязываемую мне музыку.

Примитивизм в искусстве: «абстрактную» мазню, унылые символические пьески, абстрактные скульптуры из хлама, «авангардные» стихи и другие явные банальности. Клубы, союзы, братства и т. д. (За последние 25 лет я отверг, наверное, пару десятков почетных предложений о различном членстве).

Тиранию. Я готов принять любой режим — социалистический, монархический, дворницкий — при условии, что разум и тело будут свободны.

Атласную ткань на ощупь.

Цирки — особенно номера с животными и крепкими женщинами, висящими в воздухе на зубах. Четырех докторов — доктора Фрейда, доктора Швейцера, доктора Живаго и доктора Кастро.

Общественные интересы, демонстрации, шествия. Краткие словари и сокращенные справочники. Журналистские клише: «момент истины», например, или это отвратительное — «диалог».

Глупые, неприятные вещи: футляр для очков, который теряется; вешалка, падающая в шкафу; когда рука попадает не в тот карман. Складные зонтики, у которых невозможно найти кнопку. Неразрезанные страницы, узелки на шнурках. Колючую поросль на лице того, кто пропустил утреннее бритье. Детей в поездах. Процесс засыпания.

— Что вы думаете о ситуации на Ближнем Востоке?

— Существует несколько областей, где мои познания позволяют мне быть экспертом: некоторые виды бабочек, Пушкин, искусство игры в шахматы, перевод с английского, русского, французского и обратно, игра слов, романы, бессонница и бессмертие. Но политика к ним не относится. Я могу ответить на ваш вопрос о Ближнем Востоке лишь как сторонний наблюдатель: я горячо выступаю за большую дружбу Америки с Израилем и душой целиком на стороне Израиля во всех политических вопросах.

Юрий Левинг беседует с Нурит Берецки 

— Что вы делали в Цюрихе в январе 1970-го?

— На самом деле я собиралась вскоре выйти замуж в Англии и перед свадьбой была там со своим будущим мужем. Он бежал из Чешской республики в 1968 году и затем вместе с группой студентов приехал в Израиль. Его родители сообщили ему, что я нахожусь в Швейцарии, где мы и воссоединились перед свадьбой. Я делала в Швейцарии какую-то работу для моей газеты. Потом мой муж закончил учебу и мы вместе вернулись в Израиль.

— Вы уже тогда работали для израильской газеты Maʼariv?

— Да, это была Maʼariv.

— Как возникла мысль взять интервью у Набокова?

— Ну, я знала, что Набоков жил в то время в Швейцарии. Он — великий писатель, так что у меня не было особенных сомнений.

— Это было задание редакции или ваша личная инициатива?

— Взять у него интервью предложила я. Думаю, я написала его издателю, не помню точно — много времени прошло — но как-то я раздобыла его адрес. Так я отправилась в Монтрё и встретилась с ним.

— А что вы читали из Набокова к тому времени?

— Точно «Лолиту», но еще раньше, конечно, роман «Пнин» и «Подлинную жизнь Себастьяна Найта». К семидесятым уже несколько его книг были переведены на иврит, но сейчас трудно вспомнить точно.

— Конечно, с тех пор прошло четыре десятилетия. Вы читали их в английском оригинале и в переводе на иврит?

— Да, оба варианта.

— А как израильские читатели относились в то время к Набокову?

— «Лолита» стала в Израиле бестселлером, поэтому даже те, кто не читал его прозу, знали, кто такой Набоков. Он был очень известен, им все восхищались.

— Но почему, в частности, в Израиле? В конце концов, он был русским эмигрантом, живущим в Соединенных Штатах и в Швейцарии.

— Я не думаю, что здесь какая-то особая ситуация, просто в то время в Израиле все читали. Чтение было самым популярным досугом, способом жизни, за ним проводили все время. Ты приходил к кому-то домой и видел книги — люди не только читали, но и обсуждали новинки. Читали в барах, парках, повсюду.

— Кажется, действительно был неподдельный интерес к литературе и вашему разговору с писателем. Вы встретились с Набоковым, как просили, или ответы были переданы в письменном виде?

— Дело обстояло следующим образом. Набоков захотел, чтобы я сначала выслала вопросы, а потом приехала к нему за ответами и спросила еще что-то, если захочу. Именно так все и произошло. Я отправила вопросы, но он не стал посылать ответы, а вместо этого назначил встречу. Я приехала в Монтрё, и Набоковы пригласили меня на кофе. Мы просидели вместе часа два или около того. Каждый ответ обсуждался довольно подробно. Впервые в жизни меня пригласил поговорить такой человек как Набоков: я была еще очень молода и совершенно не знала, что делать, ну, вы понимаете!

— Вы упомянули, что сложно было сочинить для Набокова вопросы. Почему?

— Я написала вопросы как прилежная ученица. А Набоков — он производил просто невероятное впечатление. И его жена, Вера, была действительно… Я не могу передать вам, не думаю, что я когда-либо еще видела пожилую даму столь прекрасную и изящную.

— В каком смысле?

— Она была особенной.

— Вас удивило, что она присутствовала на вашей встрече с Набоковым?

— Вера могла время от времени бросить какое-то замечание, но она не говорила много, нет.

— Как общался Набоков? Смеялся, рассказывал какие-то истории — что-то запоминающееся?

— Это было так давно, столько всего случилось с тех пор. Но я была покорена всей атмосферой Монтрё: стильный старинный отель, элегантные люди, прогуливающиеся по улицам города, — все произвело на меня сильнейшее впечатление.

— Кто перевел ответы Набокова на иврит?

— Я, разумеется.

— В напечатанном интервью были какие-нибудь фотографии?

— Думаю, его издатель нам что-то предоставил.

— Кстати, а за какие темы вы отвечали, будучи молодым журналистом Maʼariv?

— Искусство и культура, не политика. Больше всего меня интересовали литература и культура повседневности. Последняя тогда в Израиле очень отличалась от нынешнего образа жизни.

— Судя по некоторым вопросам, вас, похоже, интересовали феминистские проблемы. Набоков, возможно, не так сильно был ими увлечен. Как вы думаете, почему? (Набоков проигнорировал некоторые вопросы, в частности, о его любимом женском персонаже и отношении к женщинам — прим. «Медузы».)

— Я была молода, полагаю, меня в то время это волновало. Но я не хочу выдумывать ответ, вынуждена вас разочаровать, извините…

— Вы говорили об Израиле?

— Нет, но письменно он ответил на вопрос о Ближнем Востоке.

— Сегодня Набоков по-прежнему популярен в Израиле? Вы можете описать степень интереса к его произведениям в этой части света?

— Несколько лет назад на иврит был заново переведен «Пнин», что вызвало огромный интерес к роману. Недавно у нас вышел новый перевод «Защиты Лужина». Я вот как раз сейчас смотрю на мою книжную полку: я люблю его книгу о Гоголе, сборник «Твердые суждения».

— Читали ли вы его последний, незавершенный роман «Лаура и ее оригинал», который недавно опубликовали? Как вам?

— Нет. Стоит прочесть?

— Есть за и против. Одни были разочарованы, другие убеждены, что все, что вышло из-под пера великого писателя, должно быть издано. Решение было принято сыном Набокова, Дмитрием.

— Да, я следила за этой дилеммой и дискуссией о судьбе романа, но я боюсь его читать.

— Вы считаете, это правильное решение?

— Я не знаю. (Пауза.) Не знаю.

— Если бы вы могли встретиться с Владимиром Набоковым снова, о чем бы вы спросили его?

— Я бы спросила, написал бы он ту же самую «Лолиту» в наши дни. Лично я не верю, что да.

— Несомненно, наши этические воззрения изменились с 1950-х.

— Сегодня всякий видит двенадцатилетних девочек, демонстрирующих соблазнительные наряды. Кому рядом нужна еще и Лолита!

Галифакс — Тель-Авив, 2014